Миссия России. Первая мировая война

— Но зато легко ранен в голову корнет Пазухин, отделавшийся легким испугом в штаны, — пошутил сам про себя молодой гусар.

— Будет тебе паясничать, не к месту, корнет, — урезонил захмелевшего Пазухина Шабельский.

— Лошадей жалко. Пало 65 коней, — отвечал Пазухин, отправляя в горло новый стакан самогона.

— Ты что это, корнет, пьешь один и не предупреждая? — спросил Новиков.

— За помин души, Валентин Николаевич, пьют молча и не чокаясь.

— Да, помяни их, Господи! — угрюмо произнес Шабельский.

Все строго и молча опрокинули стаканы.

— Но и мы потом расквитались. Выбили австрийцев с позиций и из трех населенных пунктов. Гнали их почти три версты, изрубили до 2 рот. Гусары насчитали порубанных и пострелянных около 350 человек, — подвел итог «Денис Давыдов».

Внутри у Космина вдруг что-то восстало против этого, натянулось, затрепетало. После всех этих известий он вдруг ясно осознал всю бесчеловечность войны, безвозвратность потерь.

— Полк прорвал австрийский фронт шириной в 5 и глубиной в 6 верст. Хорошо, командир полка вывел гусар из-под огня, а то бы мы, потеряв до половины состава, были уже в 10 верстах западнее — в австрийских окопах второй или третьей линии, а не в этой прелестной, тихой деревушке, — продолжал далее Шабельский.

— Но, как я успел узнать, бой идет верст на 7–8 западнее. Да и Горст велел наводить орудия и приказал стрелять туда, — уточнил Космин.

— Да, вы правы, молодой человек. В прорыв левее нас пошли, углубили и расширили его другие полки нашей дивизии — 7-й драгунский Кинбурнский и 7-й уланский Ольвиопольский. Нас же, учитывая потери, вывели из боя, — добавил лысый ротмистр.

— Будет вам, господа, о стратегии! Руслан Исаевич, лучше прочтите свои стихи и докажите, что вы подлинный преемник Дениса Давыдова, — вдруг вмешался захмелевший корнет.

— Слышали, верно, Космин, Денис Давыдов и правда служил сто лет назад в нашем полку? — спросил Шабельский.

— Да, это замечательно, Андрей Ростиславович!

— Господин ротмистр, ну прочтите, окажите милость. У вас великолепно получается, — вновь пристал к Гаджибеклинскому пьяный Пазухин.

— Да, да!

— Просим! — стали упрашивать другие.

— Извольте, господа! Но сначала прочту не свое, а Давыдова. Уж очень близок мне этот поэт. Мой прадед-осетин Гаджи-бей знал его, был его товарищем, порой воевал с ним бок о бок в кампаниях 1812 и 1813 года. Послушайте, какие стихи:

Ради Бога трубку дай,
Ставь бутылки перед нами,
Всех наездников сзывай
с закручёнными усами!
Чтобы хором здесь гремел
Эскадрон гусар летучих,
Чтоб до неба возлетел
Я на их руках могучих.

— Хорошая военная лирика, — отметил Шабельский.

— Недурно, — отметил Космин.

— Или вот еще, его же:

Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской.
Сабля, водка, конь гусарский,
С вами век мой золотой.

— И все же хотелось бы услышать ваши стихи, ротмистр, — попросил Шабельский.

— Попробую, господа, — отвечал тот севшим, пропитым голосом, покрутил кончик уса и стал читать:

Жизнь свята, но зияет ранами;
Не уйти от любви, войны.
Малодушья не скрыть обманами,
Не укрыться юбкой жены.
И душа солдатская просится
В бой. Со смертью играть, ворожить.
Ну а выжил, сильнее хочется
И любить, и гулять, и жить.

Гаджибеклинский еще некоторое время читал свои стихи. Но потом разговор, как всегда это бывает в подпивших мужских компаниях, переключился на тему женщин. И тут Космин заметил, что поручик Новиков, увлекшись этой темой, сам собой, как бы невзначай разливает очередную порцию по стаканам. Раненый и уставший корнет уже дремал, сидя на скамье, покачиваясь и склоняясь головой на грудь.

«Вот и второй джинн», — подумал про себя унтер, вспоминая сквозь хмель восточную сказку «Волшебная лампа Алладина».

— Эй, красавица, а принеси-ка нам моченых яблочек! — крикнул совсем захмелевший Пазухин, подзывая украинку-молодку.

— В этих деревнях и селах готовят удивительные моченые яблоки, господа, — промолвил он, обратился он к офицерам.

— Такому панычу не тильки яблок, но и ниче другого не жалко, — со смешком промолвила девушка, подметавшая влажным полынным веником полы в хате.