Миссия России. В поисках русской идеи

Братья мои, судебное разбирательство закончено: Христос оставил Европу, как оставил когда-то страну Гадаринскую. Но как только Он удалился, начались войны, злоба, ужасы, разрушения, уничтожение. В Европу вернулось дохристианское варварство – аварское, гуннское, лангобардское, африканское – только варварство во сто крат более ужасное. Христос удалился, взяв Свой крест и благословение.

Остался мрак и смрад, и вы решайте, за кем идти: за мрачной и смрадной Европой или за Христом»[82].

Нигилист шел за Европой, за ее обезбоженностью и вытекающей из нее революционностью. Потому что революция – драматический выход темных сил – это всегда восстание против Бога. Вместе со свержением Бога, Церкви и того знания о человеке и его душе, которое Церковь хранит, нигилист свергал и существовавший в стране государственный и общественный строй.

Нам нынешним, видя, как сегодняшний нигилизм расцветает буйным цветом под новыми определениями – например, постмодернизм, – нужно знать, что такое уже было и к чему это привело в итоге. К революции, катастрофе, миллионам жертв.

Одной из икон революции стал Белинский, которого наряду с Радищевым считали «отцом русской интеллигенции» – это он заразил русскую литературу (и в каком-то смысле и все общество) зудом выражения идей, социализмом, страстным желанием улучшить мир, неуважением к традициям, напряженным бескорыстным энтузиазмом, тоской по «светлому будущему», которое он прозревал с верной интуицией и… многословным стилем нашей журналистики.

Вообще, никогда прежде Россия не переживала такого бума словоговорения. По сути, это сравнимо лишь с нынешней медийной эпохой ток-шоу, мнений и социальных сетей. Так же и страна второй половины XIX века жила в режиме непрестанной полемики. Философские кружки из эзотериков, шелингиастов, французских утопистов, гегельянцев, поклонников немецкой философии и самобытного пути России заполнили все интеллектуальное пространство страны и так же, как и сейчас, многое из этого тонуло в лишнем навязчивом информационном шуме.

Другие образы на «иконостасе интеллигента» этого века: западники Герцен, Чернышевский, Добролюбов и, конечно, Толстой.

Мировоззрение молодого Герцена когда-то перевернули книга французского радикала Сен-Симона и его идеи «эмансипации плоти от традиционных оков религии». Ничего, кроме желания выпустить на волю блудного беса и найти ему разные заумные оправдания, в этих постулатах не было. Но Сен-Симон казался симпатичным тем, кто со своим блудным бесом едва ли справлялся, и тем, кто все отрицал – развращение приобретало сразу «благородный» идеологический окрас: одно дело, когда ты просто постыдно блудишь, другое дело, когда подводишь под это философию. Только философия лжива, и правда все равно ударит тебя. Герцен в этом убедится.

Сперва идеи «свободной любви» сорвали табу с души самого Герцена: он страстно влюбился в свою кузину. Семья их романа не одобряла и не позволяла Наталье выйти замуж за кузена, но Герцен похитил ее, и они обвенчались тайно. Спустя годы жена увлеклась немецким революционным поэтом Гервигом, но брак они с Герценом все же сохранили.

Социалистические идеи Герцен воспринял еще в университете, а когда получил в наследство от отца большое состояние, сразу рванул за границу – пропивать богатство и издалека проповедовать социализм в России.

Еще радикальнее были Чернышевский и Добролюбов. Они имели между собой много общего. Оба были сыновьями очень почитаемых священников, но, отбросив христианские идеалы, все-таки каким-то образом сохранили аскетизм и фанатизм. Для них было только два бога, в которых они верили: западная наука как принцип прогресса и русский крестьянин как вместилище социалистических идеалов.

В старой России они яростно ненавидели все: дворянство, купечество, церковные и государственные традиции, – и единственной их целью было оторвать интеллигенцию и народ от всего, связанного с прежним временем.

Радикальная церковь революционеров считала их чуть не своими святыми. А все те, кто сталкивался с ними и не разделял их идей, потом поражались их ядовитости и злобе. Герцен называл их «желчевики», а Тургенев как-то сказал Чернышевскому: «Вы змея, но Добролюбов – очковая змея».

Какие плоды дадут все эти учителя – известно: самые радикальные их последователи, в основном из студентов, скоро откроют эпоху русского террора.