Миссия в Париже

– У них там какая-то банда объявилась. Говорят, сам Махно припожаловал, его отряд. Отбиваются. Когда управятся, обещали тоже прибыть.

Бузыкину было лет под пятьдесят, седоволосый, с выдубленным ветрами и солнцем лицом. Говорил он неторопливо, обстоятельно.

– Люди тут недалеко. В амбаре. А то разбредутся по селу, собери их потом. Да и от лихого глаза подальше. Понимаем!

– Сколько телег? – спросил Кольцов.

Бузыкин немного помолчал, подсчитывая в уме.

– Одиннадцать телег, – и уточнил: – Наших шесть, и у кременчугских не то пять, не то шесть.

– Распорядитесь, чтоб перевезли туда, к вашей стоянке, все наше имущество.

Чоновцы прибыли в Бурты еще до рассвета и сразу же разместились в большом амбаре, в котором еще совсем недавно хранилось зерно, а сейчас, как память о прежних тучных годах, в соломе, выстлавшей весь пол, шуршали мыши. А вверху, под крышей, гроздьями свисали, иногда попискивая, летучие мыши.

Бузыкин представил Кольцову командира кременчугских чоновцев Ивана Калошу. Тот по возрасту был чуть постарше Федора, ростом пониже, и разговаривал, не в пример Бузыкину, торопливо, скороговоркой, порой проглатывая слова. Он словно стремился быстрее высказать пришедшую мысль, пока она не выветрилась из памяти.

Кольцов и Кириллов вместе с Бузыкиным и Калошей уединились в небольшой пристройке, служившей когда-то сторожкой. Кольцов подробно рассказал чоновским командирам все, что знал о белогвардейской засаде в Матронинском монастыре. О самом монастыре он знал только то, что услышал на совещании у Фрунзе от Сиротинского. Этого было, конечно, мало, чтобы в подробностях разработать операцию и быть хоть мало-мальски уверенным в ее успехе.

Подробно обсудили дальнейшие действия. Договорились, не теряя времени, отправить несколько конных чоновцев навстречу Буденному, чтобы предупредить его о засаде. Кольцов велел Боброву отдать им трех «бандитских» коней, которые, не в пример чоновским, были не выморены и хорошо ходили под седлом.

Кириллов высказал свое давнее сомнение по поводу ликвидации белогвардейского гнезда своими силами. Чоновские командиры его не поддержали.

– Конечно, тысячу сотней не одолеть, это ясно. Но если посмотреть с другой стороны и взвесить все «за» и «против» – надежда имеется, – неторопливо и задумчиво сказал Бузыкин. – «За» – внезапность и неожиданность, если, конечно, удастся скрытно подойти к монастырю. И восемь пулеметов – тоже «за». Рассвет, когда больше всего хочется спать, – тоже в нашу пользу.

Рассуждая так, Федор деловито, как каптенармус на вещевом складе, загибал пальцы.

– Мои хлопцы тоже застоялись, рвутся в дело. У Федора хоть иногда то петлюровцы, то махновцы объявляются. А у нас за Днепром одна мелкота, в соприкосновение не вступают, – вроде даже как пожаловался Калоша и, поддерживая Бузыкина, продолжил: – Наши там с Врангелем воюют, а мы тут харчи переводим.

– Шли бы на фронт, если так застоялись без дела, – сказал Кольцов.

– Нельзя, – не согласился Бузыкин. – Банды совсем обнаглеют, такой фронт в наших тылах откроют, что одной Первой конной покажется мало. Если мы чуть-чуть попустим вожжи, тыл может сильно заклокотать. Он еще до конца не успокоился.

Но Кольцова так же, как и Кириллова, не отпускали еще там, в Харькове, возникшие сомнения. Если бы своими глазами оглядеть монастырь, может, и решился бы. Но это несбыточно. А идти туда на ощупь, с завязанными глазами – ни к чему хорошему это не приведет.

Прав Кириллов: сотня тысячу в открытом бою не победит. И неправда, вовсе не смелость берет города. Нет таких случаев. Хитрость, внезапность, точный расчет, хорошее знание противника, всех его слабостей – их много, этих помощников победы.

Расхолаживать боевое настроение чоновцев Кольцову не хотелось. Вспомнились когда-то им прочитанные слова, сказанные Наполеоном перед каким-то сражением: «Главное, ввязаться в драку, а там посмотрим». Ввязаться в драку, конечно, можно. А вот придется ли потом посмотреть? Наполеону не довелось. Ни одно сражение он не проиграл, но и не добыл ни одной победы.

Словно отвечая на внутренние сомнения Кольцова, Федор Бузыкин сказал:

– Никаких разговоров про монастырь промеж нас не было. Приказ был короткий: выехать в Бурты и помочь чекистам под руководством Кольцова в боевой операции. И все! – И после длительного молчания добавил: – Мне и самому хотелось бы хоть одним глазом поглядеть на этот самый монастырь. Чтоб не свалиться в него, как пьяный – в колодец. Есть у меня один парнишка, он что-то про Матронинский монастырь упоминал. Даже не упомню сейчас, по какому случаю. Может, он нам что расскажет?

И вскоре Бузыкин привел в сторожку веснушчатого паренька лет двадцати.

– Вот он – из Мельниково. Это верстах в трех от монастыря.

– Садись, сынок, – предложил Кириллов место рядом с собой. – Звать тебя как?

– Иван, – и, сообразив, что его позвали не на завалинке посидеть, а для серьезного разговора, четко, по-военному, добавил: – Иван Пятигорец.

– Скажи, Иван Пятигорец, ты в монастыре бывал? – спросил Кольцов.

– В Матронинском? А то!

– «А то» – это как?