Миссия в Ташкент

Это вызвало торжествующую усмешку у Лобова «Вы никогда и не писали такой рапорт».

«Нет писал. И хотя по выше изложенным причинам у меня нет копии, сам отчет у вас в руках. Курьер, который, как обещал мне мистер Дамагацкий, может быть послан в Кашгар, до сих пор не получил свой паспорт, и подлинный отчет находится среди бумаг, отобранных у меня вами вчера ночью в результате акта насилия, о котором обязательно узнает Палата общин».

Тогда они послали на машине солдата, который привез мой портфель с бумагами. Как оказалось, их не трогали с момента изъятия их у меня прошлым вечером.

«Который из них ваш отчет, на который вы ссылаетесь?»

Я вынул письмо в официальном конверте с большой красной печатью (я немного опасался, что я перестарался с печатью).

«Вот отчет, на который я ссылаюсь».

«Откройте его».

«Я отказываюсь это сделать. Это конфиденциальный документ, написанный моему правительству. Вас двенадцать вооруженных мужчин в моей комнате, и я, конечно, не могу воспрепятствовать вам взломать эту печать, но я не могу позволить себе оказаться тем человеком, который это сделает. Когда известие обо всем этом достигнет Палаты общин, они заявят протест Москве».

Геголошвили, который знал о том, что я предупрежден заранее, предположил, что это какая-то уловка, и с трудом сохранял серьезное выражение лица. Письмо пошло по кругу, печать внимательно осматривали, но никто не отважился ее взломать. Наконец один из членов комиссии сказал «Давайте рассуждать разумно. Мы выдвинули обвинения против вас. Вы говорите, что в этом конверте содержатся сведения, которые опровергают эти обвинения. Разве не в ваших интересах его открыть?» Я начал испытывать опасения, что преувеличил опасность открытия кем-нибудь этого письма, и стал бояться, что письмо вообще не будет открыто, а это будет весьма печально для меня, так как я и писал-то его именно после того, как меня предупредили о возможном приходе этих визитеров. Тогда я ответил:

«Конечно, я заинтересован, начиная с того момента, как вы меня об этом попросили; но я отказываюсь сделать это под нажимом ворвавшихся в мой дом двенадцати вооруженных людей, приказывающих мне раскрыть содержание конфиденциального документа. Я должен, однако, выдвинуть условия. Вы предъявили мне обвинения, а я говорю, что содержание этого письма доказывает, что они безосновательны. Есть ли у вас какие-нибудь еще другие обвинения?

Может быть, в этом письме есть ссылки и на них, я же не знаю».

«Нет. У нас нет других обвинений».

«Тогда я должен поставить условие. Я позволю вам увидеть только ту часть письма, которая опровергает ваше обвинение в том, что я платил деньги Иргашу. Вы согласны?»

После небольшой дискуссии они согласились, и я открыл письмо. Я прикрыл ту часть письма, в которой не шла речь про Иргаша, и человек, который говорил немного по-французски, подошел, и я перевел предложение о турецком и немецком финансировании Иргаша слово в слово по-французски. Он убедился, что мой перевод верен.

К этому моменту миссис Гелодо, которая естественно все слушала через замочную скважину со своей половины дома, пригласили на мою половину, и она перевела отрывок письма с английского на русский. Они были, несомненно, удовлетворены, и мнение стало склоняться в мою пользу. Один только Лобов оставался угрюмым, подозрительным и пребывающим в некотором замешательстве.

Пока продолжалась эта беседа, я взял другой конверт из выдвижного ящика, надписал на нем адрес, запечатал его и положил на стол.

Затем один из членов комиссии сказал «Мы извиняемся за беспокойство, но это чрезвычайно важно. Можем мы сделать точную копию на английском языке той части вашего письма?»

Я согласился, снова открыл письмо, и миссис Гелодо скопировала нужные предложения. Как только это было сделано, я запечатал письмо в новый конверт.

Затем комиссия сказала «Мы извиняемся за новое беспокойство. Мы хотим посмотреть все письмо».

«Я, конечно, не могу этого позволить. Вы согласились на мои условия. Конечно, мне приходится подчиняться силе двенадцати вооруженных людей, но это только усиливает ответственность тех, кто это сделает, когда эта известие об этом достигнет Палаты общин».

«Тогда откройте его снова только для того, чтобы мы могли взглянуть на его дату».

«Я даю вам слово, что оно было написано вчера. Я не открою его снова, так как сейчас я использовал все свои конверты, и сейчас мне найти такую вещь в Ташкенте просто невозможно».

Все было оставлено как есть, и письмо осталось запечатанным. Затем я потребовал встречи со своим клерком Хан Сахиб Ифтекар Ахмадом, который также был арестован. Эта встреча была разрешена при условии, что я буду говорить с ним только по-персидски в присутствии одного из них. Не должно было произноситься ни слова по-английски или на хиндустани. Я согласился после протестов, и наш разговор состоялся в пять часов вечера.