Миссия в Ташкент

Начальником отдела контрразведки был человек, которого звали Дунков. Он был самым опасным типом. Образованный и сравнительно богатый человек перед революцией, он бросил все ради того, во что он верил, чтобы строить лучшую жизнь, что воспитало в нем фанатизм, заставляющий его выискивать людей, подозреваемых в противоположных взглядах, и казнить их! Он никого не принимал на службу в контрразведку без личного собеседования. Осуществление нашего плана казалось очень трудным делом, но риск был оправдан, и, если бы план удался, то я бы оказался в неприступной позиции члена большевистской военной секретной службы.

Мы долго ломали голову над тем, как преодолеть эти трудности. И Мандич предложил такое решение — пусть я буду албанцем! Возможно, я не был похож на албанца и, конечно, не знал ни одного слова на этом языке, но, насколько мы знали, никто в Ташкенте кроме Мандича даже в глаза не видел ни одного албанца и тем более не говорил с ним! Невозможно было продумать ситуацию до мелочей и понять, какие вопросы мне могли бы задать на собеседовании, но в любом случае мне было полезно иметь родной язык, на котором никто в Ташкенте не мог говорить, чтобы меня проверить. У меня должна была быть придуманная история, легенда для объяснения того, как я попал в Ташкент. И вот что мы придумали:

В начале войны большое количество сербов дезертировало из австрийской армии к русским — я выше описал, как это сделал сам Мандич. Из этих дезертиров был сформирован «Сербский добровольческий корпус», который воевал в составе русской армии. Некоторых офицеров и сержантов прислали из сербской армии в Россию, чтобы помочь организовать это воинское формирование. Моя легенда состояла в том, что я был албанским солдатом-контрактником в сербской армии, по имени Джозеф Кастамуни. Будучи ребенком, я провел некоторое время в Америке и знал немного английский язык. В конце 1915 года меня послали из сербской армии в Россию для помощи в организации сербского Добровольческого корпуса. У Мандича была подлинная печать 5-го полка Сербского добровольческого корпуса. У него также было несколько незаполненных бланков, которые подписал полковник, когда этот корпус был разбит. С их помощью мы изготовили паспорт по образцу, который у нас был. Следует помнить, что я ожидал достаточно подробных вопросов при личной беседе с Дунковым, начальником отдела Военного контроля. У Андреева хранился мой большой фотоаппарат № 4А Кодак. С его помощью мы сделали ряд моих фотографий в австрийской и сербской военной форме. Они могли потребоваться для паспорта. В Ташкенте нигде не было никакого сербского военного обмундирования, но на нашем образце паспорта мы увидели, что сербская форма могла быть достаточно хорошо сымитирована на фотографии, если подрезать лямки от австрийской военной формы и повернуть кепи наоборот, так как на фотографии в нашем образце паспорта сербская фуражка была не остроконечной.

В нашем образце на фотографии впереди на кепи был какой-то значок. Его мы подделали, приклеив кусочек белой бумаги, поверх которого наклеили кусочек коричневой. В тот момент у нас не оказалось никакого клея, тогда для склеивания бумаг при конструировании кокарды, нужной для фотографии, мы использовали единственное клейкое вещество, оказавшееся под рукой — капельку абрикосового варенья! Эти фотографии были сделаны и напечатаны Андреевым, одна из них была обрезана по размеру фотографии, имевшейся в нашем образце паспорта, и наклеена на бумагу, на которой, как я уже рассказывал, имелась подпись полковника. С помощью имевшегося драгоценного подлинного штемпеля мы нанесли частичный рельефный оттиск на фотографию, как это делается на британских паспортах. Я был не единственным человеком, покинувшим Россию под видом одного из этих сербских солдат. Я полагаю, что Керенский проделал ту же самую вещь. Нашей следующий задачей было изобретение истории моих похождений, начиная от момента, когда я покинул 5-й полк и кончая моментом моего прибытия в Туркестан. Ее надо было подкрепить отметками и печатями, сделанными в моем паспорте.