Миссия выполнима

Меня предупредили, что в случае, если похитители заметят какую-либо слежку, меня не освободят. Ни алжирское правительство, ни какие-либо другие представители властей не должны следовать за заключенными или пытаться каким-либо образом установить их местонахождение. Мои похитители предоставят заключенным новый транспорт, чтобы вывезти их из Алжира, но перед этим их тщательно обыщут и проверят с помощью рентгеновских лучей, чтобы убедиться, что на их одежде или в теле нет подслушивающих устройств и электронных средств слежки.

После того, как все эти условия будут точно выполнены, заключенным следует предоставить сорок восемь часов, чтобы они могли укрыться в безопасном убежище в неизвестной мне стране.

Если со стороны Соединенных Штатов и других государств не последует попыток нарушить это соглашение или предпринять какие-либо враждебные действия, то я буду освобожден через двадцать четыре часа после освобождения семерки.

Это последняя инструкция. Семеро заключенных должны оказаться в машине, оставленной в Эль-Джамиле, точно в шесть часов вечера – в восемнадцать часов по центральноевропейскому времени – в четверг двадцатого января. Меня просят повторить, что любые попытки следовать за машиной с заключенными или проследить за ней с помощью электронных средств будут обнаружены и неизбежно приведут к моей… смерти.

19.45, восточное стандартное время.

– …Бросает вызов самим основам Конституции, – закончил сенатор Фицрой Грант.

Саттертуэйт вспомнил фразу, которую Вудроу Уилсон как-то обронил по поводу сената: «Маленькая кучка несговорчивых людей». Он сказал:

– Все это звучит очень красиво, но вы уверены, что сказали бы то же самое, если бы не были республиканцем?

– Да. – Лидер сенатского меньшинства почти впечатал это слово в воздух.

– Даже имея Холландера в качестве альтернативы?

– Вы мыслите в терминах ближайшего времени, Билл. Так же, как всегда. Я же думаю о перспективе. Мы не должны подвергать риску основы Конституции из-за временного кризиса.

– Он не будет временным, если Холландер проведет следующие четыре года в Белом доме. Наоборот, это станет самой постоянной вещью, которая когда-либо случалась в этой стране. Если, конечно, вы согласны с тем, что полное уничтожение можно считать чем-то постоянным.

– Давайте обойдемся без этих сарказмов.

Голос Фицроя Гранта эхом разносился по его кабинету. За его спиной Саттертуэйт видел в окне заснеженный купол Капитолия. Снаружи здание выглядело почти так же, как до взрывов: появилось только несколько строительных вагончиков у Восточного портика, и охраны у подъездов стало заметно больше, чем месяц назад. Выглядело это довольно абсурдно, поскольку внутри здания не было никого, кроме рабочих.

Обрюзгшее лицо Фицроя Гранта повернулось к окну и поймало на себя луч дневного света. У него был взгляд печальной собаки; он пригладил ровную волну седых волос.

– Послушайте, Билл, большинство все равно проголосует за вас. Мой голос ничего не изменит.

– Тогда почему бы вам не присоединиться к нам? – В бархатном голосе сенатора прозвучала едва заметная ирония.

– Назовите это принципами, если хотите. Я вижу, что сегодня истина не может восторжествовать над ложными идеями. Но позвольте мне придерживаться собственных взглядов.

– Могу я просить хотя бы о нейтралитете?

– Нет. Я буду голосовать против.

– Даже если ваш голос окажется решающим?

– Я не так далеко стою в алфавитном списке.

– Поймите меня правильно, сенатор, я вовсе не хочу ставить вопрос ребром. Я не искушен в подобных переговорах, но мне кажется, что мы можем найти с вами общий язык. Что-то похожее на компромисс.

Грант улыбнулся:

– Вы прекрасный парень, Билл. Почему вы пытаетесь вести себя, как политик?

– Потому что иначе с вами не получается.

– Говард Брюстер слишком гонит лошадей, Билл. Любишь меня, люби мои идеи – вот его принцип. Он поставил на кон всего себя, все, что успел приобрести за эти годы. Все на один бросок костей. Я понимаю, почему он это делает: он чувствует добычу. Мне Холландер тоже совсем не нравится. Но чего я не могу вынести, так это наглой самоуверенности Белого дома. Если честно, я думаю, что мы справились бы с Холландером. Мы обуздали бы его как-нибудь. Способы для этого у нас есть, было бы желание. На самом деле, Брюстер опасней Холландера, потому что, если ему удастся его план, это будет еще один гвоздь, забитый в гроб американской демократии. Цезарь захватил власть, украв ее у сената. Брюстер пытается заставить конгресс вернуть ему кабинет, который он потерял в результате народных выборов. Это пахнет государственным переворотом. И я не хочу подставлять ему свою спину.

– Фиц, когда вчера вы говорили с президентом…

– Точнее, президент говорил со мной.

– …то ответили ему, что не станете его поддерживать. Однако вы все же согласились сохранить ваш разговор в тайне. Почему?

– Из соображений личной преданности, может быть. Он говорил со мной с глазу на глаз, и мы тридцать лет были друзьями.