Миссия Зигмунда Фрейда. Анализ его личности и влияния.

Каков главный результат наброска Фрейда о статуе Микеланджело? Он предполагает, что эта статуя показывает Моисея не перед тем, как в приступе гнева он разбил скрижали закона (как то полагает большинство исследователей), а наоборот: Фрейд старается доказать — старательно и довольно наивно, — будто Микеланджело в своей скульптуре изменил характер Моисея. "Моисей, согласно легенде и традиции, был наделен вспыльчивостью и подвержен приступам страсти… Но Микеланджело поместил на могилу папы римского иного Моисея, более возвышенно го, чем исторический и традиционный". Так, со гласно Фрейду, Микеланджело модифицировал тему разбитых скрижалей; у него Моисей не разбивает их, но из сострадания и заботы о людях укрощает свой гнев. Таким образом он внес нечто новое и человечное в фигуру Моисея; так, что "гигантское творение с его огромной физической мощью становится конкретным выражением высшего духовного свершения, какое только воз можно для человека: успешное преодоление внутренней страсти во имя того дела, которому он себя посвятил". Если вспомнить, что это было написано примерно в то время, когда его покинул Юнг, и к тому же учесть, что значило для Фрейда считать себя частью элиты, для которой характер на способность контролировать свои эмоции, то остается мало сомнений в том, что Фрейд был так страстно заинтересован в истолковании фигуры Моисея, поскольку он видел себя самого Моисеем, не понятым своим народом, но все же способны. сдерживать гнев и продолжать свою работу. Это предположение подтверждается и реакцией Фрейда на усилия Джойса и Ференчи, хотевших убедить его опубликовать статью под своим именем. "Основания, которыми он оправдывал свое решение, — сообщает Джоне, — казались не слишком убедительными. "К чему бесчестить Моисея, — сказал Фрейд, — поставив рядом с ним мое имя? Это шутка, но, быть может, не такая уж дурная". В идее, что честь Моисея пострадает, если имя Фрейда будет стоять над статьей о нем, в самом деле не много смысла. Это замечание, однако, вполне осмысленно, если принять во внимание бессознательное самоотождествление с Моисеем, которое было мотивом создания статьи.

Значимость темы Моисея для Фрейда видна по тому, как много времени посвятил он его личности в последние годы своей жизни. Во время правления Гитлера (первая и вторая части книги о Моисее были опубликованы в 1937 г., третья — в 1939 г.) Фрейд старался доказать, что Моисей был не евреем, а египтянином. Что могло толкнуть Фрейда к тому, чтобы лишить евреев их величайшего героя в то самое время, как могущественный варвар пытался их уничтожить? Что могло спровоцировать его написать книгу в области, очень от него далекой, доказывать что-то на основании аналогий и не очень убедительных рассуждений? Определенно одно: мотивом создания книги было то же восхищение Моисеем и отождествление себя с ним, которое послужило причиной написания статьи двадцатью годами ранее. На этот раз "шуток" не было, и Фрейд не побоялся принести дурную славу Моисею, поместив рядом с ним свое имя. Но он сделал нечто не против Моисея, а против евреев: он лишил их не только героя, но и притязаний на оригинальность их монотеистической идеи. Будь это предмет в научной области Фрейда или будь его выводы убедительными, то не было бы никакой нужды спрашивать о психологических мотивах публикации "Моисея и монотеизма". Но это не так, и мы должны пред положить, что обращение к Моисею коренилось в глубокой бессознательной самоидентификации с ним. Фрейд, подобно великому вождю евреев, вел народ в землю обетованную, не дойдя до нее сам; он испытал их неблагодарность и презрение, не отступившись от своей миссии.

Помимо Ганнибала и Моисея у Фрейда была еще одна самоидентификация, пусть много менее значительная, — с Колумбом. После того как Юнг покинул движение, Фрейд заметил: "Кто теперь помнит тех, кто поплыл вместе с Колумбом в Америку?" Один сон Фрейда в конце жизни показывает, как глубоко была укоренена в нем самоидентификация с героем — завоевателем. Когда Фрейд ехал в поезде, который вез его из Парижа в Лондон (по дороге из Вены), ему приснилось, что он сходит с него в Павенси, где высадился Вильгельм Завоеватель в 1066 г. Превосходное выражение гордости и уверенности в себе человека, которого ничто не могло сломить. Перед самой смертью в Англию прибыл старый, больной беженец, а его бессознательное ощущало, что он высаживается на эту землю — убежище эмигранта — как герой и завоеватель.

Учитывая явную непрерывность фрейдовских идентификаций с великими вождями, от наполеоновских маршалов до Ганнибала и Моисея, удивляет предположение Джойса, будто с наступлением зрелости они исчезли. "Удивительна резкая перемена, которая произошла в возрасте примерно шестнадцати — семнадцати лет, — пишет Джоне. — Уходит драчливый мальчик, смело сражавшийся со своими приятелями по играм, мальчик, исполненным военного задора, молодой человек, мечтавший стать министром и вождем нации. Не была ли судьбоносной двухдневная встреча с деревенской девушкой?"