Миссионерские записки. Очерки

Было время, я хотел выучить сто языков. И на каждом из них хотел рассказать людям евангельскую историю. «Пусть миллионы поверят в Иисуса Христа», — думал я и твердил наизусть турецкие фразы, французские глаголы и персидские пословицы.

А однажды случилось увидеть в торговом центре просящего милостыню корейца (а может, вьетнамца, кто их разберет). Он не знал языка и не мог рассказать, как здесь оказался. Ему нужны были не деньги, а еда. Это читалось в его глазах.

Я взял его за руку и повел к одному из фаст-фудов. Купил суп, хлеб, второе и сок. Ничего не сказал, но подумал: «Ради Тебя, Господи».

Это было пару лет назад. Языки я так и не выучил, а то была моя лучшая проповедь.

Мы многое растеряли. В каталоге потерь — самые неожиданные вещи. Куда-то исчезли дедушки.

Дедушка — это не просто муж бабушки. Это добрый человек с умными глазами, седой бородой и натруженными руками. В ту нежную пору жизни, когда вы узнаете мир, дедушка должен сажать вас на колени и рассказывать о далеких звездах и великих героях. Такие дедушки куда-то пропали. Причем бабушки остались. Они даже почувствовали себя хозяйками положения. Некому на них прикрикнуть. Некому поставить их на место. Бабушки застегивают вам пуговицы и кормят вас манной кашей. А разве может вырасти из человека что-нибудь дельное, если в детстве он не слышит о звездах и великих людях, но ест кашу из женских рук?

От дедушки пахнет табаком и солнцем. Бабушку он называет «мать», а маму — «дочка». Но настоящая дружба у него с внуком. Они посвящены в одну тайну. Мир для них одинаково свеж и загадочен.

Поэтому за обедом они хитро подмигивают друг другу и смеются глазами. Сейчас они встанут и пойдут вместе. Может, рыбачить, а может — ремонтировать велосипед. Внуку интересно жить, а деду умирать не страшно.

У нас давно не было ни войн, ни эпидемий. Дедушек никто не убивал, но они куда-то исчезли. Бросили своих бабушек и ушли к другим. Глупо растратили жизнь и не дожили до внуков. Не обзавелись семьей и остались бездетными.

Короче, все расшаталось и сдвинулось с основания. Поэтому в мире так много капризных и нервных детей. И много никому не нужных стареющих мужчин, пьющих с тоски и никого не называющих словом «внучок».

Не вставая с места, можно двигаться. Вы не верите? Но вы же движетесь — вместе с Землей вокруг Солнца и вместе с Солнцем внутри Галактики. С этим нельзя спорить, это доказано. Но это движение космическое и механическое. А есть движение духовное.

Ты сидишь на месте под тенистым кленом в городском саду. Твой взгляд не блуждает по детям, сидящим в колясках, и по мамашам, собирающимся в стайки и болтающим «о своем, о девичьем». Взгляд твой вообще отсутствует, так как глаза у тебя закрыты.

Ты думаешь о смерти и движешься к ней, как к порогу, за которым начнется нечто новое. Движешься умом, заранее, до прихода настоящей смерти. Когда она придет, будет поздно. Флоренский говорил, что человек умирает однажды и не успевает приобрести опыт. Таким образом, он умирает неумело и неискусно. Это страшно. Нужно готовиться к смерти заранее, чтобы войти в нее красиво и без стыда.

И вот ты, закрыв глаза, сидишь и думаешь о неизбежном будущем, вздрагиваешь от прошедшей по коже дрожи и твердишь в уме два слова: «Господи, помилуй». Это настоящее движение. Осознанное и свободное. Добровольное и смелое. Движение туда, куда тебя пока не звали, но непременно позовут, и куда войти нужно будет с молитвой.

Проходящие мимо думают, что ты спишь. Если им скажут, что ты движешься и трудишься, они рассмеются. Это неважно.

Скоро ты «проснешься», как Штирлиц, привыкший отдыхать быстро, и поспешишь по делам. Но та пара шагов, которую ты сделал в сторону вечности, не пропадет даром.

Мне никогда не случалось бывать в королевских замках, проходить мимо немигающих грозных стражников. Не случалось жмурить глаза от блеска чужих драгоценностей. Учтивые люди в белых перчатках не наливали мне вино в хрустальный бокал. И властный голос хозяина замка не заставлял меня вздрагивать и переходить на шепот.

Зеркальный паркет, высокие окна, блики огня в камине, роскошные туалеты дам… Всего этого я не видел.

Зато сегодня я видел полевую лилию. Спаситель сказал, что она красивее, чем Соломон во всей своей славе.

Внутренний мир человека шире и глубже целой Вселенной. Холодные бездны космоса не могут вместить Бога. Они для Него — малая капля. А вот человеческое сердце способно и видеть, и вмещать, и хранить в себе Господа.

Более того, Господь хочет вместиться в человеческое сердце. Не значит ли это со всей очевидностью, что сердце людское и обширнее, и драгоценнее всей Вселенной? Только вот мысль эту — о превосходстве внутреннего над внешним — современный человек слышит с вершин Тибета и Индии чаще, чем с кафедры христианского проповедника.

Оттого христианство многим показалось мелким. А люди массово окунаются в бесчеловечные пропасти восточной мистики.