Миссионерский кризис православия

И в семьях и в школах звучит один и тот же вопрос: как сделать, чтобы сын или дочь пришли в храм? А ответ очевиден: верьте так, живите сами так, чтобы ваши родные неверы вам завидовали. Чтобы на вашем примере видели, что вера — это крылья, повод для полета, а не горб за спиной, который давит к земле.

Представляете, у церковной бабушки вырос неверующий внук. И вот в воскресный полдень этот оболтус еле-еле — после трудовой дискотечной ночи — вытаскивает себя из постели. У него все плохо: и сил нет, и голову мутит, и воспоминания о вчерашнем нерадостные, а мысли о недалеком понедельнике вообще самые мрачные... И тут вдруг распахивается дверь — и в дом влетает радостная бабушка, вернувшаяся с Литургии. Представляете его реакцию: «Слушай, ба, а куда это ты с утра пораньше смоталась? И вообще, признайся, блин, чем ты колешься, что такая радостная ходишь!»

А если мы будем угрюмничать — глазки в пол, все нельзя, «как батюшка благословит», «спаси вас Господи», — то, конечно, люди будут уходить куда угодно мимо такого Православия. Люди видят в нашей вере черную дыру, высасывающую из нас человеческие чувства и реакции. Как будто «дементор» нас зацеловал... И это оттого, что мы в себе самих наращиваем сталагмит, не пропускающий свет от получаемого нами Причастия. «Бог — Тот, Кто всегда дополняет, дает, дает... Но что мы приносим в мир из того, что получили?» — спрашивал митрополит Антоний Сурожский. С этого вопроса, адресованного себе лично, и можно начать путь возврата к прп. Серафиму.

Порой люди отстраняют от себя ссылку на прп. Серафима, отстаивая свое право на вековечную печаль: мол, батюшка Серафим и в самом деле каждого приходящего приветствовал: «Радость моя, Христос воскресе!» — но перед этим-то он три года на камне простоял... Но этот аргумент означает, что вообще ни у кого из христиан нет права на радость о Христе. Пока, мол, не простоишь три года на камне — не имеешь права на радость! Но радость-то у нас не о наших чемпионских успехах. От них пользы мало — «закон ничего не довел до совершенства» (Евр. 7,19). Радость христианина — о Боге, дарующем спасение. И если мы не научились радоваться Евангелию, — то и никакие посты и кафизмы не подарят нам православящую радость.

Да, с некоторыми людьми, проведшими в православной среде несколько лет, происходят физиологические изменения: потихонечку у них атрофируются те лицевые мышцы, которые обеспечивают подъем уголков губ вверх. Сила притяжения вкупе с постоянной памятью о своих грехах и о бренности жизни сей оттягивает эти самые уголки вниз. Улыбаться становится трудно и непривычно. «Храм — не место для смеха!» Это верно. Но храм и Церковь — не одно и то же. И то, что неприлично в храме, оказывается вполне допустимо для церковного человека вне него.

Впрочем, и в храме иногда не удается обойтись без улыбки. А как еще, скажите, реагировать на пылкие слова такой, к примеру, проповеди: «Протестанты отрицают иконы, Божию Матерь, святых, мощи, ангельскую иерархию, демонов — в общем, все, что нам дорого!»

А за пределами храма отчего же и не улыбнуться... Грусть-тоска совсем не должны считаться видовым отличием православного христианина.

Вообще, прежде чем обожиться, надо попробовать очеловечиться. В попытке перепрыгнуть именно через эту ступеньку св. Ириней Лионский (II век) видел грех первых людей: не став еще людьми, хотели стать богами.

Об этом же книжный анекдот от о. Иоанна Охлобыстина. «Скажите, — вопросил отца Савву молодой послушник, — можно ли спастись?» — «Практически невозможно, — ответил тот. — Но стоит попробовать». — «С чего же начать?» — продолжил расспросы послушник. — «Позвони маме», — посоветовал отец Савва.

Улыбка в церковном мире уместна просто потому, что Церковь — это мир людей. У людей бывают разные представления о том, что остроумно, а что нет, что достойно улыбки, а что — плача. Но это спор о вкусах, а не о догматах.

В ЗАЩИТУ НЕ-ПРОСТОТЫ, ИЛИ О ЕРЕСИ ГНОСЕОМАХИИ

Преподобный Амвросий Оптинский некогда сказал золотые слова: «Где просто, там Ангелов со сто...»

Но эти слова не про нас. Тогда, полтора века назад, вокруг был православный мир, православная школа, государство, семья. У каждого под рукой был добротный хлеб — жизнь своего прихода. Захотел большего — поезжай в ближайший монастырь. А богословие было этаким интеллектуальным пирожным, излишним и не связанным с реальной жизнью и ее проблемами.

Сегодняшний мир ежедневно обращает к христианам тысячи вызовов. И человек, который не воспитан в традиции религиозной мысли, оказывается беззащитен. Он не сможет отличить подлинное от подделки и, даже имея подлинное, не сможет передать его своим детям. Так что сегодня где просто — там ересей со сто. Так и в самой церковной среде, а уж тем более в светской.