Миссис Больфем

Она ближе придвинулась к нему. И с едва заметным оттенком тревоги в голосе: – Я совсем не думала об этом, когда Анна была спешно вызвана. Я так рада, что вы оказались здесь. Хотя жеманно – вы знаете, совсем не подходит женщине моих лет и положения быть замеченной ночью с молодым человеком.

– Вздор. Вы – как жена Цезаря; что бы вы ни сделали в этом городе, все будет признано правильным. Вы тут всех загипнотизировали, включая и меня. – И более серьезным тоном он добавил: – Вопрос моего самолюбия изучить вас лучше. Почему вы не позволяете бывать у вас?

– Это невозможно. Если я добилась хорошего положения, то только потому, что всегда была щепетильна. Если молодые люди станут бывать у меня, то можно будет сказать, что я ничем не лучше той развеселой банды тангисток, веселящихся каждую ночь, посещающих таверны, и все такое… Ее голос принял неопределенный оттенок. В действительности она знала очень мало о забавах «веселых сборищ», судя о нравах этого круга людей чаще всего по извлечениям из отчетов.

Но раз навсегда она решила объясниться с этим, сбитым с толку, молодым человеком. Она прекрасно знала, что казалась моложе своих лет на добрый десяток, а также и то, что страсть у мужчин тоже считается делом, хотя у него и было мало свободного времени.

– Благодарю судьбу, что у меня нет взрослой дочери, которую надо было бы оберегать от этой веселой компании, – сказала она игриво. – Конечно, я могла бы ее иметь, я достаточно стара.

Он откровенно рассмеялся. Потом сказал ей старую истину, вечно новую для женщин, сказал с заметной нежностью в суровом и энергичном голосе.

– Я хотел бы знать, действительно ли вы так пропитаны условностями, как про себя думаете сами. Вы производили на меня всегда впечатление двойственности. Одна из вас крепко спит, там, где-то, а другая даже не подозревает о существовании первой.

– Как поэтично! – она улыбнулась с удовлетворением и почувствовала соблазн кокетства, будто бы ожил призрак ее юности, того давно прошедшего периода, когда она наряжалась и пекла свои великолепные пироги на соблазн холостых деревенских франтов Эльсинора; но она быстро овладела собой и нахмурилась. – Вы не должны мне говорить таких вещей, – холодно сказала она.

– Нет, буду! И еще добавлю, что хотел бы, чтобы вы были вдовой или никогда не были замужем. Тогда я сделал бы вам предложение.

– Это равносильно тому, что вы хотите смерти моего мужа. А он ваш друг.

– Ваш муж не друг мне, я на него работаю временами. В этот момент я забыл, кто ваш муж.

– Покончим на этом.

– Отлично.

Было очевидно, что он принадлежал к породе людей, находивших развлечение в ухаживании за замужними женщинами. Они были возле фонаря, и она снисходительно посмотрела на эту милую мужскую разновидность. Она лично была в полной безопасности и было совсем не неприятно, в сорок два года, быть желанной для самого умного молодого человека графства Брабант. Улыбка сбежала с ее лица, и нервы как-то слабо дрогнули, когда она встретила неулыбающиеся глаза, близко склонившиеся к ней.

Лицо у Роша было смуглое, но кости лица крупны, глаза, глубоко впавшие и широко поставленные, ярко-синие и блестящие. Это было одно из тех узких, строгих лиц, которые создала страна и требование века, с челюстью, удлиненной и выступающей почти так, как у чахоточных, смелыми бровями, сжатым, суровым ртом, худыми щеками, пересеченными линиями. Общий облик не только проницательный и умный, но и сильный. Любопытное противоречие в этом типе американских лиц состоит в том, что почти всегда он выглядит молодо по сравнению с тем количеством лет, что потребовалось на его создание. Такие люди, особенно, если гладко выбриты – как это обыкновенно бывает – кажутся тридцати лет, если им сорок; даже в пятьдесят лет, если сохранили волосы, они не кажутся многим старше. Если рот Роша не был сжат, он мог улыбаться приветливо, тогда глаза были полны жизни и игривости. Его резкий голос американца мог взволновать до слез суд присяжных слезами, которые звучали в нем.

В эту минуту вся напряженность, на которую были способны резкие черты его лица, была сосредоточена в глазах.

– Не стану заниматься ухаживанием за вами при настоящем положении, – сказал он голосом, резким от волнения, – но я хочу, чтобы вы развелись с Давидом Больфемом и вышли за меня. Рано или поздно вы придете к этому.

– Никогда! Никогда я не буду разведенной женой. Никогда!

Его пристальный взгляд дрогнул, и он вздохнул.

– Вы это сказали так, будто бы были убеждены. Вы считаете себя мыслящей, а не переросли одного из предрассудков ваших бабушек-пуританок, которые вели себя так потому, что тогда женщин было мало и с ними обращались, пожалуй, лучше, чем теперь, а кроме того они были слишком скупы, чтобы вести бракоразводный процесс, если бы разводы где-нибудь вошли в обыкновение.

– Вы не очень любезны, – миссис Больфем резко подняла голову, достаточно возмущенная этим явным проявлением откровенного мужского взгляда. Она бы выдернула руку и ускорила шаги, но он поддерживал ее сзади.