Миссис Харрис едет в Нью-Йорк

– Боже мой, будто я сама не понимаю! Наверно, я заслужила хорошую встрепку – но, сэр, если б вы только слышали, как он плакал, когда они его лупили, видели, как он голодал – скажите, разве вы поступили бы иначе?

Маркиз только вздохнул.

– Ах мадам, что я могу ответить? Думаю, я поступил бы так же. Однако в результате мы с вами оказались в ситуации, я бы сказал, двусмысленной.

Удивительно, как всякий, кому миссис Харрис поверяла свои заботы, очень скоро начинал говорить "мы" и разделять эти заботы.

Миссис Харрис горячо сказала:

– Мистер Бэйсуотер говорил, что у вас, дипломатов, есть особые привилегии. Вам, говорят, стелят ковер от трапа до машины, а говорят только – "Да, ваше превосходительство, прошу вас сюда, ваше превосходительство, какой славный малыш с вами, ваше превосходительство" – и вот вы в два счета уже на той стороне, и никто ни о чем не спрашивает. Вы выведете Генри, а я потом подойду и заберу его – и мы с его отцом будем вам благодарны до скончания века!

– Бэйсуотер, похоже, многое знает, – заметил маркиз.

– Еще бы, – подхватила миссис Харрис, – он ведь уже был в Америке. Он туда ездил с каким-то сэром Джеральдом Грэндби, и они только и слышали, что "Да, сэр Джеральд. Прошу вас, сэр Джеральд. Не беспокойтесь о паспорте, сэр…"

– Да, да, – поспешно согласился маркиз, – я знаю, знаю.

Но на самом деле он понятия не имел о том, как его будут встречать и как пройдут для него все въездные формальности. Он предполагал, что будет много шума и всяческих церемоний – но никак не догадывался, сколько шума и церемоний ему предстоит. Впрочем, в том, что никто не потребует от него личных документов и верительных грамот до момента вручения этих последних президенту в Белом Доме, он не сомневался. Он знал также, что и его свита – секретарь, шофер, камердинер и прочие – будут приняты с таким же вниманием к ним самим и пренебрежением к их документам. Следовательно, вероятность того, что кто-то обратит внимание на мальчика, очевидно следующего вместе с ним, очень мала,- особенно если мальчик не скажет ничего лишнего и будет вести себя как следует, как заверяла миссис Харрис.

– Так вы поможете нам? – умоляюще спросила миссис Харрис. – Поможете, ведь правда? Вы полюбите Генри, как только увидите. Он такой славный мальчуган!

Маркиз помахал рукой в воздухе:

– Тшш! Тише! Дайте минутку подумать.

Миссис Харрис немедленно закрыла ротик на замок и села на краешек золоченого стула, чинно сложив руки на коленях, с тревогой глядя на маркиза. Ее острые глазки в этот момент потеряли всю свою обычную хитрость (чтобы не сказать нахальство) – в них осталась лишь тревога и мольба.

Величественный аристократ напротив нее думал, как и сказал – но сейчас работала не только и не столько его голова, сколько сердце.

Поразительно, как миссис Харрис удавалось заставить людей чувствовать то же, что и она. В Париже она сумела передать ему, как она любит цветы и тянется к красоте – к тому же знаменитому платью от Диора; сейчас просто и искренне заставила его почувствовать ее привязанность и сострадание к брошенному ребенку. На свете были миллионы голодных, угнетенных, брошенных детей – и Господи прости, как часто мы вспоминаем о них? А вот эта женщина заставила его думать сейчас об одном мальчишке, который вечно жил впроголодь, котором доставались бесчисленные подзатыльники от каких-то неведомых Гассетов, – о мальчишке, которого маркиз никогда не видел и никогда, скорее всего, не увидел бы. Какое отношение мог иметь этот мальчишка к нему, богатому аристократу, дипломату, светскому льву? Глядя на съёжившуюся на краешке стула миссис Харрис, взволнованную, с раскрасневшимися щечками-яблочками (немного увядшими, но румяными), на ее жидковатые волосы, на натруженные руки, маркиз понял, что этот неизвестный мальчик имеет к нему самое непосредственное отношение.

В свое время, в Париже, миссис Харрис доставила маркизу немало приятных минут, беседуя с ним о том и о сем; мало того, самое назначение маркиза послом Франции было в некотором смысле ее заслугой, ибо именно она подтолкнула его к тому, чтобы он назначил на важный пост в Кэ д'Орсэ – Министерстве внешних сношений – мужа ее парижской знакомой, мсье Кольбера. Кольбер за какой-то год доказал, что более чем заслуживает этот пост. В свою очередь, открытие столь перспективного дипломата было зачтено в немалую заслугу маркизу, став свидетельством его талантов руководителя и, в конечном счете, явно сыграв заметную роль в его новом назначении.

И кроме того, миссис Харрис живо напоминала ему о днях юности, когда он учился в Оксфорде, и такая же простая уборщица, с таким же острым языком и добрым сердцем, не раз поддерживала его в чужой стране.

"Какая она славная женщина, эта миссис Харрис, – подумал де Шассань, – и как мне повезло, что я познакомился с ней. Удивительно, как хорошо чувствовать, что ты в состоянии кому-то помочь. Это словно возвращает молодость…"