Миссис Харрис едет в Париж. Миссис Харрис едет в Нью-Йорк

А пока что надо было стараться поддерживать мистера Клейборна в хорошем настроении, что было куда как непросто – даже миссис Харрис при всем ее почтении к служителям муз видела, что какой бы звездой ни был Кентукки Клейборн, но как человек он отличался тщеславием, мелочностью, эгоизмом, жадностью, был крикливым хамом, грубияном и занудой, да и умом не блистал. Как сказал мистеру Шрайберу мистер Хаймен, агент Клейборна: «Что вы, собственно, от него хотите? Он, конечно, ничтожество, но ничтожество с талантом, и сопляки от него в восторге».

И это было правдой – поскольку это, в общем, верно для всех отталкивающих личностей, которым удается пробиться к вершинам мира эстрады и кино. Сейчас ему было лет тридцать пять, и он был далеко не красавец – редеющие уже волосы, глубоко посаженные глаза, сизые от щетины слегка одутловатые щеки. На своем Юге Кентукки Клейборн зарабатывал пением «народных» песен под собственный аккомпанемент на гитаре в кабачках и дешевых ночных клубах – и сумел стать национальной сенсацией. Его манера поведения на сцене, его голос, его взгляд рождали воспоминания о пионерах-первопроходцах, одиночках среди глуши Америки далекого прошлого.

Хотя его прошлое не афишировалось, ясно было, что происходит Клейборн из бедняков – а если называть вещи своими именами, из «белого отребья» Юга. В пользу такого предположения говорило, в частности, то, что неожиданная слава, богатство и поклонение публики сделали его еще большим приверженцем крепкой выпивки (по большей части бурбона). В дополнение ко всем упомянутым прелестям, Клейборн жевал табак, не считал нужным не только стричь, но и чистить ногти, пренебрегал зубной щеткой и не злоупотреблял ни мытьем, ни стиркой.

Шрайберам приходилось со всем этим мириться, поскольку Клейборн был слишком им нужен; гости терпели его потому, что большинство из них хорошо относились к Шрайберам, вдобавок многие сами происходили из низов и, в общем, притерпелись.

Миссис Баттерфилд тоже вскоре начала испытывать к Кентукки Клейборну, мягко говоря, не самые лучшие чувства. Дело в том, что сей последний повадился делать о стряпне миссис Баттерфилд нелестные замечания, которые, когда двери на кухню отворялись для подачи очередной перемены блюд, были отчетливо в кухне слышны; а то, что миссис Баттерфилд почему-либо не слышала, миссис Харрис подробно ей пересказывала.

Когда речь шла о себе, любимом, либо о чем-то, что его интересовало или раздражало, мистер Клейборн бывал громогласен и несдержан. Так, однажды миссис Баттерфилд сготовила действительно великолепное сырное суфле – но эстрадный ковбой, понюхав блюдо, пренебрежительно оттолкнул его, заявив со своим протяжным южным выговором, глотая звуки и растягивая слова:

– Тю-уу! Ну и вонища, прям носки вареные! Не, по мне так ничо нету лучше доброй южной кухни: вот сальца поджарить с ботвой от репы под стаканчик кукурузовки, или цыпленочка по-южному в масле зажарить как следует, и чтоб с картошкой и кукурузой, – это я понимаю, это мужская еда. А эту иностранную хреновину я есть не могу, в рот не полезет. Так что вы это дело ешьте, а я покуда подожду, может, дадут мясца с картошкой!

Во время другого приема он произнес спич во славу своих предрассудков:

– Я вам вот чо скажу, я кого не терплю, дак это ниггеров, негролюбов и инострашек всяких. Я вот чо скажу – увезите ниггеров туда, откудова они приехали, и инострашек больше не пускайте. И будет у нас как есть Божье Царство.

Во время этой речи бедная миссис Шрайбер мучительно покраснела, а многие из гостей выглядели так, словно готовы были вот-вот взорваться. Но поскольку всех предупредили, что в раздражении Кентукки Клейборн может запросто прекратить переговоры о контракте, все смолчали.

Миссис Харрис изложила после этого подруге свое мнение в простых, кратких и живописных словах, бывших в ходу у менее утонченных обитателей Баттерси, закончив свое описание (которое мы, к сожалению, по некоторым причинам не решаемся воспроизвести здесь) так:

– И когда он говорил так про иностранцев, он пялился прямо на меня. Уж и не знаю, как я сумела удержать язык за зубами!

Когда мистер Шрайбер выразил свой протест агенту Клейборна и попросил его оказать какое-либо цивилизующее воздействие на подопечного, мистер Хаймен меланхолически ответил:

– Что с ним поделаешь – такой уж он от природы. Как говорится, «естественный человек». За это его и обожают миллионы американских ребят. Он такой же, как они. Вымойте его и упакуйте в обезьяний костюмчик – и вы его испортите. Он вам принесет кучу денег – чего вам еще надо?..

15

Наконец настал день, когда миссис Харрис, уведомленная маркизом о том, что Генри более не считается заразным, а, напротив, пребывает в цветущем здравии детства, села в экспресс на Вашингтон. По прибытии она, со своей обычной энергией и предприимчивостью, взяла такси и велела водителю провезти ее по городу – чтобы успеть полюбоваться столицей Соединенных Штатов, – а затем ехать к посольству Франции.