Миссис Крэддок. Покоритель Африки

— Ветреная вдовушка неопределенного возраста обратилась в бегство, так и не дослушав о драматургах эпохи Реставрации; и немало старых дев религиозного склада пали жертвами моих исключительных познаний о миссионерской деятельности в Центральной Африке. Одна герцогиня настойчиво интересовалась моими намерениями, но я поразил ее в самое сердце статьей из «Британской энциклопедии». Разведенная американка упала в обморок, когда я стал шептать ей на ушко о тарифе Маккинли. И это только самые серьезные победы. Не стоит и упоминать, как часто я спасался от озорного взгляда эпиграммой, а от томного вздоха — удачным четверостишием.

— Не верю ни единому слову! — возмутилась миссис Кроули. — Вы не женаты просто оттого, что никто не согласился.

— По меньшей мере вы оцените по достоинству, что я единственный за десять дней знакомства не предложил вам руку и сердце, сраженный угольными шахтами в Пенсильвании.

— Дело едва ли в шахтах, — ответила миссис Кроули. — Я отношу такую популярность на счет моих исключительных личных качеств.

Посмотрев на часы, Дик обнаружил, что от коктейля у него проснулся аппетит. Он предложил миссис Кроули разделить с ним ленч, и вскоре оба уже с радостью направлялись к дорогому ресторану. Они забыли и об Алеке с Джорджем, мчавшихся в неизвестность, и о Люси, тоскующей в своей комнате.

Для Люси наступила бесконечная череда унылых дней. Дик уехал в Неаполь и даже не писал ей, наслаждаясь обретенным бездельем. Миссис Кроули, собиравшейся в Египет, пришлось срочно вернуться в Америку в связи с болезнью сестры, а леди Келси, не выносившая суровой северной зимы, отправилась в Ниццу. Люси с ней ехать отказалась. Даже зная, что не сможет видеться с отцом, она не могла покинуть Англию, не могла видеть счастливых лиц, наполнявших Ривьеру, пока он страдает. Девушку ужасало, что она ведет роскошную жизнь, пока отец томится взаперти; глядя на уютный, изящно обставленный дом, она сразу представляла его тюремную камеру. Люси хотелось побыть одной.

Она никуда не ходила, проводила дни в одиноком поиске душевного спокойствия, подолгу гуляла в парке с собаками и много ходила по картинным галереям. Явно не осознавая их действия, девушка смутно чувствовала исходящий от живописных шедевров покой. Нередко Люси садилась в Национальной галерее перед какой-нибудь знаменитой картиной, и та наполняла ее душу тихой, незамутненной радостью. Иногда она отправлялась к величественным статуям, украшавшим подножие Парфенона, и со слезами на глазах благодарила богов за удивительную гармонию мира. Музыку Люси почти не слушала, потому что не могла держать в узде свои чувства: бурные аккорды симфонии и предсмертные муки Тристана лишали девушку остатков самообладания, так что, придя домой, она в рыданиях бросалась на постель.

Величайшее утешение Люси находила в книгах. В ее памяти смутно всплывали слова Алека, и она взялась за греческих авторов, которых тот так обожал. Эврипид в переводе дал ей кое-какое представление об оригинале, и девушка нашла в изысканных древних трагедиях отражение своей собственной судьбы. Сложность великого драматурга, его сомнения, отчаянье, его любовь к красоте отзывались в ее сердце неподвластным современному писателю образом. В трагедиях, где человек неизменно оказывался игрушкой судьбы, Люси находила утешение собственной печали. Без всяких размышлений, почти неосознанно она пришла к мысли, что смирение и твердость могут обратить кару богов к лучшему. Все поправимо, кроме человеческой слабости, и даже в позоре, несчастье и бедности можно вести жизнь, исполненную величия. Человек, раздавленный жестокой судьбой, может подняться над сломившей его безжалостной силой.

Так Люси противостояла невыносимому позору. В тихом уголке Гемпшира, где она провела детские годы, окруженная воспоминаниями о предках, родовая гордость была превыше всего, — теперь же девушка боялась, что порча охватит и ее, и Джорджа. Ей оставалось лишь сносить кары богов, но Джордж… Джордж — мужчина. Он — ее единственная надежда. Теперь же девушку вдруг охватила паника. В приступе невыносимого ужаса она прикрыла ладонями глаза, лишь бы избавиться от жуткой мысли: что, если брат не оправдает надежд? Да, Джордж обаятелен и красив, но ведь и его отец улыбался с той же искренностью и очарованием. Что, если и сын скрывает за ними слабость и лицемерие? Враждебный голос нашептывал Люси, что ей иногда приходилось отводить глаза — лишь бы не видеть, как Джордж совершает нечто отвратительное. Но ведь это было в молодости. Она специально ограждала брата от своих мучительных терзаний — что ж удивляться, что он вырос легкомысленным и беспечным? Нет, она не станет сомневаться в Джордже — она просто не имеет права, ведь с ним умрет последняя надежда. Ей остается сомневаться только в себе.