Мистер Черчъярд и тролль

Его развлек испуг на лице мистера Чёрчъярда, и уголки его рта сложились в складочки.

― Ежели через цвет, то это будет один путь: пропихнешься сквозь желтый в синий, сквозь красный в зеленый. А другой ― чутка сдашь назад, местечко себе найдешь и протиснешься. Сквозь изгиб, в приливе. Четный один, другой нечетный.

Тролль подошел ближе. Мистер Чёрчъярд разглядел брызги веснушек на щеках и носу. Тролль осторожно дотронулся до его трости.

― Ясень, произнес он. Я такого дерева не ведал. Всегда на этой стороне, одна луна с другой, разве нет?

― На этой стороне чего? тихо спросил мистер Чёрчъярд.

― Никогда не бывал ты внутри коровяка, правда? И внутри шандры никогда, внутри молочая? Кто будешь ты?

― Я ― датчанин. А что если я у тебя спрошу, кто ты? В моих глазах ты -мальчик, со всеми мальчиковыми причиндалами, ты хорошо питаешься и здоров. Тебе не холодно без одежды?

Тролль поднял ногу, держа ступню рукой, чтобы лодыжка оставалась параллельной лесной подстилке. Ухмыльнулся ― с иронией или без, мистер Чёрчъярд сказать не мог. Его тонкие брови метнулись вверх, под шапку волос.

― Позволь мне сказать, произнес мистер Чёрчъярд, что я уверен: ты ― в моем воображении, тебя здесь вообще нет, хотя пахнет от тебя шалфеем или бурачником, и ты ― существо, которое наша наука признать не может. Когда мы мыслим, мы связываем. Я же пока еще тебя не поймал. Я даже не знаю, что ты или кто ты. И к чему нас это приведет?

― Но аз есмь, ответил тролль.

― Я тебе верю. Мне хочется тебе верить. Однако сейчас ― девятнадцатый век. Мы знаем всё. Порядка существ, к которому ты можешь принадлежать, не существует. Тебе знаком бог?

Тролль задумался, уткнув палец в щеку.

― Загадку ль сказываешь? Что сделается мне от тебя, коли правильно скажу?

― Как это может быть загадкой, если я тебя просто спрашиваю, известен ли тебе бог? Либо да, либо нет.

― Ты ищешь его в этих местах никак?

― Ищу.

― Каков он на запах будет? Каким деревам он родня?

― Я его никогда не видел. Никаких его описаний не существует.

― Как же признаешь ты его, коль встретишь?

― Признаю. Почувствую.

― Барсук, белка, лисица, ласка, лягуха-прыгуха, олень, сова, утка-поганка, гусь ― он из них будет? Или же сосна, дуб, самбук, ива ― из таких? Эльф, кобольд, гном ― один из нас? Паук, гнус, муравей, мотылек?

После этих слов тролль оглядел себя, точно поправляя неловко сидящую одежду ― словно ему, ребенку, сейчас предстояло читать наизусть перед всем классом. И запел. В голосе его звучало что-то пчелиное ― вновь и вновь возникали гул и жужжание, будто Barockfagott в Orfeo Монтеверди, ― и что-то от глуховатого дисканта витютня. Ритм был от сельского танца, от джиги. Но какие же слова он пел?

Мистер Чёрчъярд разобрал про лошадь, которой луна надоела и про сову, у которой были числа. Припев вообще звучал по-лопарски. Одна рыбка и другая, и корзиночка с травой.

Когда песня закончилась, мистер Чёрчъярд склонился в признательном поклоне. Где же он слышал эту мелодию ― на концерте народной музыки? На рынке Роскильде? И не видел ли он самого тролля, поразительно замурзанного, в лохмотьях и синей фуражке на причале Нюхавна?

И тут тролля не стало ― только травяной покров, да влажный зеленый запах леса, да тиканье его часов.

То, что бог есть, Сократ полагал с честной неуверенностью и глубоким чувством. Мы тоже верим, рискуя точно так же, запутавшись в том же противоречии неуверенной уверенности. Только неуверенность теперь иная, ибо абсурдна, а верить с глубоким чувством в абсурдное и есть вера в бога. Знание Сократа, что он не знает, ― высокий юмор по сравнению с чем-либо серьезным, вроде абсурда, и глубокое чувство Сократа к экзистенциальному ― первоклассное греческое остроумие по сравнению с жаждой верить.