Мистер Ми

— Так, может быть, пойдем наверх, вы разденетесь, и я сфотографирую вашу киску, норку или как там это теперь называется.

Катриона предложила сначала «выпить чайку», и я согласился на условии, что сначала приму свое лекарство. Катриона вытащила из сумочки пилюлю, которая стоила всего тридцать фунтов. Раньше она приносила пилюли, где были изображены птички, но на этой круглой белой пилюле была поперечная насечка и какая-то надпись. Она напомнила мне парацетамол. Вообще таблетки, которые я теперь принимаю, в точности похожи на парацетамол, если не считать их цены и магического действия на мой мочевой пузырь.

Я запил пилюлю чаем, а Катриона, отхлебывая из чашки, принялась читать приложенную к фотоаппарату инструкцию. «Благодаря вам, — сказал я ей, — уже ощущая действие лекарства, нам не потребуется помощь механика». Потом Катриона пару раз щелкнула спуском, и мы отправились в спальню. К тому времени, когда я туда доковылял, Катриона уже разделась и задернула в спальне шторы. Потом легла на кровать, а я стал наводить на нее фотоаппарат.

— Только смотрите, чтоб лица не было видно! — крикнула она, а затем, чтобы застраховаться от ошибки, накрыла лицо подушкой. Она поворочалась, устраиваясь поудобнее, а я спросил ее, что означает «раздвинутая норка». Такую загадку миссис Б. ни за что не смогла бы решить.

Катриона подняла колени и стала раздвигать пальцами складки кожи, которые обычно находятся, как шасси самолета, в подтянутом состоянии. В видоискателе фотоаппарата я видел, как раздвигаются и натягиваются розовые лепестки, напоминавшие нежирный бекон, и вспомнил эту чудную харчевню, «Дельфин», где за небольшую цену подавали огромную порцию яичницы с беконом. Но я совершенно не мог понять, как можно «пристраститься» к картинке, на которую я смотрел в видоискатель. И решил, что, подобно дантистам, которые испытывают жгучий интерес к состоянию человеческого рта, некоторые люди испытывают такой же интерес к разным другим отверстиям и полостям на теле человека. Если бы обстоятельства сложились иначе, мне, возможно, пришлось бы в ходе поисков «Энциклопедии» Розье фотографировать ухо или ноздрю Катрионы, а не ту «норку», вход в которую она для меня открыла. Внезапно Катриона подняла руки и стала снимать с пальца кольцо, проговорив: «Еще узнают по кольцу». Подушка заглушала ее слова, и мне пришлось ее переспросить. Она приподняла подушку и повторила сказанное. Мысль, что человека можно узнать по кольцу, никогда не пришла бы в мою слабоумную голову — как и многие другие откровения, которыми я обязан своей молодой подруге.

Я нажал спуск. Сверкнула вспышка.

— Погодите! — привскочив, воскликнула Катриона. — Если там видно мое лицо, надо будет его стереть!

Она посмотрела на изображение, появившееся на экране. Мы оба были довольны — мне удалось сфотографировать ее так, как она желала: в гильотинированном виде. Она опять легла, мы продолжили съемки, и постепенно у нас прошла первоначальная скованность. Чтобы поймать в видоискателе ее гениталии в наиболее выгодном ракурсе, я вынужден был изгибаться под неестественными углами, и у меня скоро заболела спина. Пришлось посидеть в кресле. А Катриона решила, что ей совсем не обязательно закрывать подушкой лицо — достаточно положить подушку на грудь, и лица на фотографии не будет видно.

— А сколько на пленке кадров? — спросил я: многократно запечатленные ломтики бекона мне уже порядком надоели.

— Там нет пленки: изображения сохраняются в памяти. По-моему, можно сделать до ста штук.