Мистер Монстр

Но как я могу его убить, пока мне неизвестно, что он собой представляет? Что он говорил про себя и других демонов? Что их жизнь определяется тем, чего им не хватает.

Так чего же ему не хватает?

Эмоций — своих у него нет, поэтому он крадет у других. Он — пустота, гигантская дыра, которую нечем заполнить. Как у серийного убийцы, у него есть потребность, которую необходимо удовлетворять, и он построил жизнь вокруг удовлетворения этой потребности в ущерб всему остальному.

Сущность Мхая тоже определялась тем, чего ему недоставало. У него не было собственной личности, поэтому он похищал чужие тела, снова и снова, переезжая с места на место, меняя одну личность на другую, пока… не остановился. Пока в один прекрасный день не сделался мистером Кроули, после чего ни разу не переходил в другое тело. Что-то в нем преобразилось, что-то глубинное. В этот день он перестал быть Мхаем. Он перестал мерить себя тем, чего у него нет, и стал тем, что есть. А что же у него было? Только миссис Кроули.

Любовь.

Я снова подумал о нем не как о демоне, а как о добром старике, живущем в доме напротив. Любовь заставила его отказаться от жизни, полной убийств и обмана, и вести жизнь почти нормальную, обещавшую гораздо меньше, чем прежняя, но значившую гораздо больше. Форман не понимал этого, и я сомневался, мог ли понять. Тем не менее в это все и упиралось: Форман хотел знать, что случилось с Мхаем. На самом деле ему не нужно было, чтобы я мучил Курта, — он просто хотел перетянуть меня на свою сторону, завоевать доверие. Он хотел, чтобы я присоединился к нему, а присоединившись, как он предполагал, я раскрыл бы ему тайну, ради которой он приехал в Клейтон.

Он прежде говорил, что любовь — чувство слабое и бесполезное. Поймет ли он, даже если я все ему расскажу? Демон Мхай почти победил меня, потому что я не осознавал, что такое любовь; та же слабость была и у Формана, и, возможно, мне удастся воспользоваться этим в борьбе с ним. В голове у меня начал складываться план, но проводить его в жизнь стоило с осторожностью. Малейшее эмоциональное колебание грозило выдать меня.

— Вы приехали в Клейтон в поисках друга, — сказал я, поворачиваясь к Форману. — Вы говорили, он исчез сорок лет назад, и вы не знаете почему. Я знаю. Он сделал это из-за любви.

— Прекрати играть со мной, — ответил Форман, качая головой.

— Поверьте мне. Говорю вам как социопат социопату: если вы не понимаете причины происходящего, то причина одна — любовь.

Он задумался на несколько секунд. Какие чувства исходили от меня? Знал ли он, что у меня родился план? Я не лгал ему — все, что я собирался сказать, было правдой. Мог ли он почувствовать, что я приберег одну хитрость? Мог ли он за миазмами нервного страха, переполнявшими дом, различить мое беспокойство? Я смотрел на него, изо всех сил излучая честность и желание помочь.

— Ну что ж, — произнес он. — Попробуй объяснить.

— Сначала поесть. Я не ел два дня.

Он взглянул на Курта, чьи безумные глаза уставились на нас поверх клейкой ленты. Я положил скальпель на столик.

— Время для него еще найдется, — заметил я.

Форман кивнул и указал в коридор:

— Тогда на кухню. Послушаем, что ты скажешь.

Глава 20

— Садись, — велел Форман.

Я сел за кухонный стол, а он открыл холодильник, и за дверцей я увидел не коллекцию рук и голов, а вполне земной набор неприхотливого холостяка: виноградный сок, баночку с горчицей, полбуханки хлеба и пенопластовую коробку с остатками пищи, не доеденной в ресторане. В глубине стояла полупустая банка с рассолом. Я жадно посмотрел на коробку с ресторанной едой, но Форман вытащил пакет с хлебом и бросил на стол.

— Ем я немного. Предпочитаю получать удовольствие от еды, а не чувствовать все время, как грустят игрушки.

Я открыл пакет, вытащил кусок черствого черного хлеба и принялся есть, заставляя себя делать это медленно. Я не хотел, чтобы меня стошнило, если я съем все в один присест. Вкус у хлеба был великолепный, но я не сомневался, что это следствие голода.

Форман наклонился ко мне над столом, скрестив руки на груди и глядя, как я ем. Когда я проглотил несколько кусков, он снова заговорил:

— Итак, я полагаю, ты знаешь о Мхае гораздо больше, чем говоришь.

Вел он себя странно — внешне вроде бы злился, но на самом деле нет. Потом я вспомнил, что, пока не разозлюсь я, не начнет и он. Сейчас мы оба были спокойны, осторожны и готовы.

Он казался мне чистой страницей, и настало время писать на ней. Я хотел, чтобы он доверился мне, поэтому попробовал довериться ему, не притворно, потому что это не сработало бы, а по-настоящему, — я попытался заставить себя положиться на него, словно мы были подельниками. Я обнаружил, что, если сосредоточиваюсь на нем, ничего не получается, — я понимаю его, но не могу отождествить себя с ним. Раз проникнуться к нему сочувствием не вышло, я сконцентрировался на собственных реакциях, стараясь принимать как должное те рамки, в которые Форман вписал наши отношения. Я расслабился и стал воспринимать его как маму или моего друга Макса.