Мистер Пип

С того дня прошло полгода. Все остальное было написано в этот промежуток времени. Я старалась передавать события так, как они происходили со мной и с моей мамой у нас на острове. Не пыталась ничего приукрашивать. Считается, что так писал Диккенс. Читателям полюбились его персонажи. Но во мне, наверное, что-то переменилось. С возрастом я разлюбила его героев. Они слишком очевидны, они гротескны. Но снимите с них маски — и вы увидите, как толковал их создатель человеческую душу, страдания и суетное тщеславие. Когда я сообщила отцу о смерти мамы, он не выдержал и разрыдался. Тогда до меня дошло, что какие-то эпизоды могут быть приукрашенными. Но только не в литературе, а в жизни.

Я решила уехать из Англии, но перед отъездом собиралась выполнить еще одну задачу. Для этого нужно было наведаться в Рочестер, откуда Диккенс позаимствовал пару достопримечательностей для романа «Большие надежды».

В Рочестере есть одно место, которым любой приезжий заведомо обязан восхититься. Оно похоже на идеальную открытку, изображающую типичную английскую деревню тысяча восемьсот какого-то года. Спотыкаешься о булыжники и захлебываешься от сентиментальности. Куда ни глянь — Диккенс: лавочник, ресторатор, антиквар. А если захочешь перекусить, тебя ждут кафе «Феджин»[13], чайная «Миссис Бамблз»[14] и ресторанчик «В двух городах».

«Я называл себя Пипом, а потом и все меня стали так называть» — это самые подкупающие литературные строки. С этим я к вам пришел: примите меня, пожалуйста, таким, как увидели. С этим выпускает в жизнь своих питомцев сиротский дом. С этим прибивается к тихоокеанскому берегу переселенец. С этим обратился мистер Уоттс к мятежникам, и они смирились. А я, например, не смогла смириться с тем, что в честь Пипа назвали овощную лавку: «Пип Рочестерский».

Мне нужно было как-то убить два часа до отправления лондонского поезда, и я решила пристроиться к какой-нибудь обзорной экскурсии. Сотрудница Центра Чарльза Диккенса, расположенного в Истгейт-Хаус[15], провела нашу группу по ратуше, где Пипа по всем правилам определили в подмастерья к Джо Гарджери.

Выйдя из ратуши, мы пошли верх по склону, и тут я поняла, что именно этой дорогой шел Пип, направляясь к дому мисс Хэвишем. Дорога была мне хорошо знакома: одержимой почитательницей мистера Диккенса я не раз проделывала этот путь на другом краю света — у нас на острове.

Нам показали двухэтажный дом под названием Сатис-Хаус. Тут мне открылось кое-что новое: мистер Диккенс сохранил название, но особняк сделал более просторным и внушительным, разместил его по соседству с пивоварней и поселил в нем мисс Хэвишем и Эстеллу.

Мы прошли через парк и остановились напротив тех самых ворот, у которых Эстелла впервые встретила Пипа и с тех пор презрительно говорила ему «мальчик». В это время к воротам подкатило такси, из которого выскочил явно преуспевающий молодой человек. Он покосился в нашу сторону. Как мне показалось, с досадой. Из объяснений экскурсовода мы поняли, что дом мисс Хэвишем перестроен под элитное жилье. У нас на глазах молодой человек прошел за ворота и двинулся по дорожке. Опустив к ногам кейс, он вставил ключ в замочную скважину. Дверь распахнулась и тут же захлопнулась. Теперь наши глаза стали блуждать по сторонам. Мы просто стояли на месте, а глаза и мысли блуждали.

— Ну-ну, — процедил кто-то из экскурсантов.

Наконец нас привели в Истгейт-Хаус. Поднявшись вместе со всеми по лестнице, я увидела мисс Хэвишем в белом подвенечном наряде. Она стояла за стеклом, спиной к посетителям. Я бы дорого дала, чтобы она хотя бы на миг обернулась и увидела такую чернокожую девушку.

Под занавес нам показали кабинет мистера Диккенса. Восковая фигура писателя откинулась на спинку кожаного кресла, свободно расставив ноги и спокойно сложив руки. Сонные веки были полуопущены. Мы застали мистера Диккенса, когда он грезил.

Экскурсант из нашей группы, оказавшийся рядом со мной у веревочного ограждения, услышал мой шепот:

— Я знала мистера Диккенса: это не он.

Мужчина с улыбкой отошел в сторону. Я не стала его убеждать. Но если бы возникло у меня такое желание, я бы сказала вот что.

Тот мистер Диккенс, которого я знала, тоже носил бороду, у него тоже было худощавое лицо, а глаза будто хотели выскочить из орбит. Но мой мистер Диккенс ходил босиком и в рубашке без пуговиц. По особо торжественным случаям — например, когда вел уроки, — он надевал костюм.

Совсем недавно мне пришло в голову, что я никогда не видела у него в руках мачете: его оружием были рассказы. А однажды, в очень тяжелую пору, мистер Диккенс объяснил каждому из нас, своих учеников, что наш голос — особенный и, когда мы им пользуемся, этого нельзя забывать; а еще нужно помнить: что бы с нами ни случилось, голос у нас не отнять.

Моя ошибка в том, что я ненадолго забыла этот урок.