Мистер Пип

Мистер Уоттс ждал ответа, хоть какого-нибудь ответа, но его не было. Только Грейс взяла его за руку и повела к старому дому священника. Я видела, как они уходили, один — белый и тощий, другая — черная с широкими бедрами.

Мне хотелось побежать за ними и сказать что-то, чтобы поддержать мистера Уоттса. Я хотела, но не сделала ничего.

Вместо этого я пошла в наш дом, чтобы проверить, не пропустили ли краснокожие что-нибудь. Пропустили. В углу торчал карандаш, которым я вела календарь. А на одной из балок — спальная циновка моего отца. Не думаю, что солдаты пропустили ее по какой-то причине, просто не увидели. Мама будет довольна. Это уже хоть что-то, и это последнее, что осталось ей в память об отце. Я хотела расстелить циновку на полу. Было бы здорово сделать маме такой сюрприз.

Когда я вытащила циновку, в ней было что-то тяжелое и небольшое, размером с речной камень. И даже когда я думала о камне, мои мысли перескочили к другому варианту. Я быстро развернула циновку и увидела том «Больших надежд», принадлежащих мистеру Уоттсу.

Трудно объяснить словами то чувство предательства, что я испытала в тот момент.

Я вспомнила маму, стоящую в нашем дрожащем строю с закрытыми глазами. Где были ее уши? Разве она не слышала, что краснокожий офицер требовал книгу, и не один раз, много раз? И где были ее глаза и уши, когда тот же краснокожий стоял с горящей спичкой, когда в последний раз потребовал, чтобы ему выдали Пипа или книгу, из которой, как ему сказали, он появился?

Даже задавая себе все эти вопросы, я знала, какой была ее цель. Ее молчание было направлено на уничтожение Пипа и позиций мистера Уоттса, безбожного белого, который намеревался вдолбить в голову ее дочери, что выдуманный человек имеет такое же положение, что и ее предки. Она смолчала, когда могла спасти вещи жителей деревни.

Но теперь я видела, в чем ее проблема, потому, что теперь это была и моя проблема. Если бы она побежала в дом, чтобы принести книгу, ей пришлось бы объяснять, как она туда попала. По этой же причине я не могла вернуть книгу мистеру Уоттсу. Мне пришлось бы сказать, где я ее нашла. Сделать это означало предать маму. Она попала в трудное положение, и я тоже. Мне ничего не оставалось, как свернуть циновку с потрепанными «Большими надеждами» внутри, и засунуть ее обратно на балку, чтобы мама нашла ее на прежнем месте.

Мы нашли способы утешиться. Мы напоминали себе о том, что у нас осталось. В море все еще была рыба. На деревьях — фрукты. Краснокожие солдаты оставили нам воздух и тень.

Если бы я была на мамином месте, я бы спросила саму себя, какая польза мне от всего этого, если я потеряла свою дочь? Сразу после ухода краснокожих ее нигде не было видно. Я не слишком искала, но позже я увидела ее на пляже, я была рада просто найти ее.

Мне не хотелось подходить к ней. Я бы этого не вынесла. Часть меня все же хотела, чтобы она знала, что она натворила. Я хотела, чтобы она знала, что я тоже знаю.

В ту же ночь, когда мы пытались устроиться поудобнее на досках, она притворилась, будто не заметила циновки отца, она закуталась в напряженное молчание. Она определенно не хотела говорить о краснокожих. Похоже, наш дом был единственным, где не говорили об этом. Как только она улеглась, то тут же отвернулась от меня. Не думаю, что кто-то из нас спал.

Утром, чтобы убежать от этой удушливой атмосферы вины, я пошла на пляж и обнаружила, что мой храм Пипа был разрушен. Раковины и Сердечные семечки были разбросаны вокруг. После той беды, что вызвал первый, я не хотела создавать второго «ПИПа» на песке.

Мы потеряли вещи, незаменимые вещи, такие, как открытки отца. Я помню одну такую с попугаем. Другую — с кенгуру. Была еще одежда отца, которую мама хранила сложенной в углу, словно он мог вернуться в нашу жизнь в любую минуту. Однажды я увидела, как она прижимала к лицу рубашку отца. И все это пропало, вместе с моими кроссовками. Они пришли в последней посылке перед блокадой. Я не носила их, потому, что у меня от них болели ноги. Когда я размышляла, почему отец прислал мне не тот размер, я поняла, что в его памяти я была меньше, чем теперь. Кроссовки были бесполезными, но я не могла отдать их; я не могла, потому что они были от отца.

Наши несколько фотографий тоже погибли в огне, включая те немногие, что папа сделал на острове. Фотографии исчезли, но я до сих пор помню их. На одной они с мамой сидят в рыбацком клубе в Киете во время рождественской вечеринки. На фотографии мама намного моложе. У нее за ухом цветок.

Ее нижняя губа слегка опущена, словно бутон, вот-вот готовый распуститься в улыбку. Отец обнимает ее. Они наклонились вперед, будто заинтересованы в вопросе их дочери, держащей фотографию спустя годы: как вы достигли такого счастья? И что с ним случилось теперь?

Вы никогда бы не подумали, что расческа и зубная щетка могли быть такими важными и необходимыми. Вы не считаете кастрюлю или тарелку важными, пока не лишитесь того и другого. С другой стороны, вы и не догадывались, сколько есть способов использовать кокос.