"Мистер Рипли" + Отдельные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)

Следующую встречу, которая была много короче, Гай, по его мнению, тоже проиграл, хотя в то время ему показалось, что выиграл. Как-то вечером в пятницу, когда Гай спустился из студии, чтобы поехать к Анне на Лонг-Айленд, Бруно попытался его перехватить. Гай просто-напросто отодвинул его плечом и сел в такси. Однако ощущение, что он в прямом смысле сбежал, породило в нем чувство стыда и начало исподволь подтачивать чувство собственного достоинства, которое до сих пор он хранил в неприкосновенности. Жаль, что он ничего не сказал Бруно. Жаль, что на миг не встретил его лицом к лицу.

21

После этого случая несколько дней Бруно чуть ли не каждый вечер маячил на противоположном тротуаре перед входом в его студию. А если не там, то напротив его дома, словно заранее знал, в какие из вечеров Гай вернется со студии прямо к себе. Теперь они не обменивались ни словом, ни знаком, только возникала высокая фигура Бруно, прячущего руки в карманах длинного, военного покроя пальто, сидевшего на нем как влитое. Только взгляд ему вслед. Гай его чувствовал, хотя и не оглядывался, пока фигура не исчезла из виду. Так длилось две недели. Потом пришло первое письмо.

Оно было на двух страницах. Первая с планом дома Бруно, участка и близлежащих дорог и с маршрутом для Гая, аккуратно выписанным чернилами — пунктиром и прямыми линиями, проведенными по линейке. Вторая содержала текст, отпечатанный на машинке через один интервал — изложенный с предельной ясностью план убийства отца Бруно. Гай все порвал, но сразу же пожалел об этом; письмо следовало сохранить как улику против Бруно. Он сохранил клочки.

Впрочем, сохранять их не понадобилось. Теперь аналогичные письма начали приходить раз в два-три дня. На всех стоял штемпель Грейт-Нека; видимо, Бруно жил теперь там и свои письма, каждое из которых должно было занимать у него не менее двух-трех часов, может быть, даже печатал на отцовской машинке. Иногда письма писались под пьяную руку. Это было заметно по отпечаткам и эмоциональным перехлестам в последних абзацах. Если Бруно печатал на трезвую голову, то в последнем абзаце он расписывался в своих теплых чувствах и заверял в легкости убийства. Когда же он бывал пьян, то следовали либо излияния в братской любви, либо угрозы преследовать Гая до гробовой доски, разрушить его карьеру и «любовную связь» и напоминания о том, что он, Бруно, — хозяин положения. Все необходимые сведения можно было получить из любого письма, словно Бруно предвидел, что большинство их Гай порвет не вскрывая. Но вопреки решимости следующее письмо уж обязательно разорвать, Гай каждый раз вскрывал его, заинтригованный вариациями в последнем абзаце. Из трех планов Бруно отдавал предпочтение тому, который предусматривал револьвер и проникновение в дом через черный ход, хотя в каждом письме предлагал Гаю выбирать самому.

Письма оказали на него какое-то извращенное действие. После шока, вызванного самым первым, несколько последующих его почти не взволновали. Но когда в почтовом ящике он нашел десятое, двенадцатое, пятнадцатое, он почувствовал, что письма самым непостижимым образом бьют по его сознанию и нервам. Один у себя в комнате, он частенько выкраивал с четверть часа, чтобы нащупать ущерб и попытаться его исправить. Тревога его не имеет под собой оснований, убеждал он себя, разве что он боится, как бы Бруно к нему не переменился и не попытался убить. Но на самом деле он этого не боялся. Бруно никогда не грозился его убить. Но доводы рассудка не облегчали тревоги и не делали ее менее изнурительной.

В двадцать первом письме упоминалась Анна. «Вам бы, конечно, не хотелось, чтобы Анна узнала о вашей причастности к убийству Мириам? Кто же захочет выйти замуж за убийцу? Уж понятно, не Анна. Время истекает. Мой крайний срок — первые две недели марта. После этого будет труднее».

Затем он получил револьвер. Посылку — большую коробку в коричневой бумаге — ему вручила хозяйка. Гай отрывисто рассмеялся, когда из коробки вывалился револьвер, большой блестящий люгер, совсем новенький, если не считать щербинки на рукояти, украшенной перекрестной резьбой.