Мистер Рипли под землей

– Джин с тоником. И пусть выпивка будет за мой счет, поскольку я остановился в «Мандевиле».

– Мы решим этот вопрос позже. Скажите мне лучше, какие именно у вас картины Дерватта?

– «Красные стулья», – сказал Том, – и…

– «Красные стулья»? Это же настоящая жемчужина!.. Скажите, вы живете в Лондоне?

– Нет, во Франции.

– Ах, вот как! – разочарованно протянул Мёрчисон. – А вторая картина?..

– «Человек в кресле».

– Эту я не знаю.

Они обсудили своеобразную личность художника. Том сказал, что видел, как Мёрчисон заходит в офис, где, как ему сказали, был Дерватт.

– Да, туда пропускали только прессу, но мне удалось пробиться. Видите ли, у меня была особая причина посетить выставку, а уж когда я узнал, что там присутствует сам Дерватт, то сразу решил, что не упущу возможности встретиться с ним.

– А какая особая причина? – спросил Том.

Мёрчисон пустился в объяснения. Он растолковал, почему он считает, что Дерватта подделывают, и Том слушал его, раскрыв рот. Дело в том, говорил Мёрчисон, что последние лет пять Дерватт использует смесь ультрамарина и красного кадмия. (Значит, это началось еще до его смерти и не было изобретением Бернарда, подумал Том.) А в «Часах» и «Ванне» он вдруг опять возвращается к прежней технике – чистому кобальту. Мёрчисон прибавил, что он и сам немного пишет красками – естественно, по-любительски.

– Разумеется, я не эксперт, но, поверьте, я прочитал чуть ли не всю существующую литературу о живописи и художниках. Да чтобы отличить чистую краску от смеси, и не требуется ни эксперта, ни микроскопа. Но дело не в этом. Я хочу сказать, что просто-напросто не бывает такого, чтобы художник вернулся к технике, от которой он сознательно или даже не отдавая себе отчета отказался. Я не случайно говорю «не отдавая себе отчета», потому что, когда художник принимает решение использовать новую краску или сочетание красок, это происходит, как правило, бессознательно. Само собой, лиловый цвет встречается не в каждой картине Дерватта. Но я пришел к выводу, что мои «Часы» и некоторые другие работы – в том числе и «Ванна», которая вас заинтересовала, – созданы не Дерваттом.

– Это чрезвычайно интересно. Потому что в моей картине, «Человек в кресле», как раз такое сочетание красок, о котором вы говорите. Мне так кажется. А написана она года четыре назад. Как бы мне хотелось, чтобы вы ее посмотрели!.. А как вы собираетесь поступить со своими «Часами»?

Мёрчисон закурил «Честерфилд».

– Сейчас узнаете. Я еще не закончил рассказ. Я только что встретил здесь одного молодого англичанина – тоже художника, Бернарда Тафтса, – и он, похоже, подозревает то же самое.

– Да что вы? – Том нахмурился. – Но это же настоящая сенсация, если кто-то подделывает Дерватта! А что вам сказал этот молодой художник?

– Мне показалось, что он знает больше, чем говорит. Но сомневаюсь, чтобы он был в этом замешан. Чувствуется, что у него честная натура, да и по виду его не скажешь, чтобы у него водились деньги. Но он, похоже, хорошо знает среду лондонских художников. Он просто посоветовал мне не покупать больше картин Дерватта. Что вы на это скажете?

– Да-а… Прямо не знаю… Но как он это объясняет?

– Я уже сказал – никак. Мне не удалось заставить его раскрыться до конца. Однако он очень хотел встретиться со мной – говорит, что обегал несколько отелей, прежде чем нашел меня. Я спросил его, откуда ему известно мое имя, и он ответил, что «слухами земля полнится». Но я ведь ни с кем, кроме сотрудников Бакмастерской галереи, здесь не виделся. Это странно, вам не кажется? Завтра у меня назначена встреча с экспертом из Галереи Тейт, но он не знает, что это связано с Дерваттом. – Мёрчисон глотнул скотч и сказал: – Когда картины стали поступать из Мексики… А знаете, что я завтра сделаю, помимо разговора с мистером Римером из Галереи Тейт? Я спрошу его, не имеем ли мы права посмотреть записи о получении картин Дерватта из Мексики в бухгалтерских книгах Бакмастерской галереи. Меня интересуют не названия – тем более что Дерватт сказал, что он не всегда придумывает названия сам, – а количество полученных картин. Они, безусловно, должны были проходить через таможню или какое-то другое ведомство, и если какие-то картины там не отмечены, то это наверняка не случайно. Вот был бы фокус, если бы выяснилось, что самого Дерватта дурачат и некоторые из его полотен – скажем, четырех- или пятилетней давности – написаны кем-то здесь, в Лондоне!

Да, подумал Том, фокус – подходящее слово.

– Но вы сказали, что разговаривали с Дерваттом. Вы не спросили его насчет своей картины?

– Я показал ее ему! Он заявил, что картина его, но, по-моему, он уверен не на все сто процентов. Он не сказал: «Господи, конечно это моя картина!» Он посмотрел на нее пару минут и только потом произнес: «Это моя картина». Возможно, это было с моей стороны немного нахально, но я все же высказал предположение, что он мог и забыть какую-нибудь из своих старых картин, которым не давал названия.