Мистер Скеффингтон

Продолжая свой путь, Фанни вышла к тому месту, где тропка огибала деревья с грачиными гнездами и постепенно, однако существенно, сужаясь, возвращалась к южным воротам парка. В изгибе тропки имелась скамейка; в этот предвечерний и, к слову, морозный час (тем более что солнечные лучи сюда не проникали вовсе) на скамейке сидели юноша и девушка, совершенно поглощенные друг другом. Сомкнув объятия, они целовались; Фанни еще не случалось наблюдать поцелуев столь самозабвенных, столь энергичных. Шапочка девушки упала на землю, но она этого даже не заметила; лица ее видно не было – только затылок с растрепанными темными кудрями, целым каскадом кудрей. Настолько эти двое отрешились от мира, настолько тенист и укромен был выбранный ими уголок, настолько тихи шаги хрупкой, если не сказать «истощенной», Фанни, что ее приближение стало неожиданностью для всех троих. В сумраке Фанни запнулась о две пары ног, что весьма беспечно перекрыли узкую тропку. Донельзя смущенная, сожалея, что нарушила одно из самых интригующих проявлений жизни, Фанни выпалила: «Простите», – и, не поднимая глаз, максимально низко склонив голову, поспешила прочь. И тут влюбленные допустили оплошность, характерную для кроликов: вместо того чтобы замереть в своей позе, шарахнулись друг от друга, – и молодой человек оказался… Дуайтом.

– Ой! – вырвалось у него.

Он вскочил со скамейки, инстинктивно поправил шарф и непроизвольно запустил пальцы в свою шевелюру. Лицо его стало пунцовым.

– Ой! – выдохнула и Фанни – и застыла, впервые за всю свою жизнь не представляя, как выйти из неловкого положения.

Девушка – ее щеки тоже горели, но исключительно от интенсивности поцелуев – осталась сидеть. Кудри ее пребывали в великолепном беспорядке (счастливица, подумалось Фанни, которая даже при таком раскладе сохранила способность к иронии, надо же: у нее такая масса волос, что великолепен сам их беспорядок). В глазах девушки читались разом и стыд, и вызов – откуда, вот откуда эта элегантная леди знает Дуайта?

Вдруг это его матушка? Говорят, богатые американки ужас какие элегантные. Допустим, это его матушка; значит, сейчас начнется. Или уже началось – вон как они с Дуайтом сверкают друг на друга взглядами. А что она такого сделала? Сама получила чуток удовольствия и Дуайту с этим помогла. Что в нем дурного, в удовольствии?

Она дернула Дуайта за рукав и шепнула:

– Если это твоя матушка, представь меня ей.

Увы – на столь ничтожном расстоянии, что разделяло этих троих, шепот инструментом такта не считался.

– Да, познакомь нас, пожалуйста, – произнесла Фанни, которой стало остро жаль Дуайта.

Он что-то промямлил. Фанни не расслышала имени девушки; девушка не расслышала имени Фанни. Мисс Паркер, Перкинс, Парбери, Партингтон – что-то в этом роде: начинается на «пар», заканчивается невнятно и заурядно. Девушка тоже уловила лишь первый слог – «Скефф», и «Скеффа» оказалось достаточно, чтобы убедиться: Дуайт не доводится сыном этой элегантной леди, разве только она вторично вышла замуж и взяла фамилию нового мужа. Допустим, она Дуайтова тетка, но зачем же так смущаться перед теткой? – вот вопрос.

Последовало рукопожатие. Для этого девушке пришлось встать. Она оказалась крепко сбитой, низенькой; вязаный желтый джемпер обтягивал ее тугое, как мяч, без намека на талию тело, однако туги, упруги были и щечки – Фанни отметила данный факт. Сама она держалась легко и непринужденно – и жалела Дуайта, как никогда. Бедный мальчик: сколько он выстрадал из-за отстраненности Фанни, из-за того, что она перестала подпускать его к себе, – а раньше, до болезни, когда и у нее был каскад кудрей, подпускала, позволяла играть ими. Неудивительно, что Дуайт подцепил эту толстушку: юные жизненные соки так бы, кажется, из нее и прыснули, если б не оболочка в виде желтого джемпера; сочная плоть блазнит, кровь играет – прислушайся, и уловишь ее гудение в жилах. Исподтишка разглядывая мисс Паркер, или как там ее, Фанни чувствовала себя непристойно тощей, вроде бы неодетой. Поистине она теперь только бледная тень из прошлого; воспоминания о ней прежней остывают с пугающей скоростью, и какое право она имела вторгнуться в мир живых и юных, где тепло, где сладко – и где ей больше нет места? Фанни даже не покоробило предположение, будто она матушка Дуайта: такова была сила всепобеждающей юности мисс Паркер. Дуайт и впрямь годился ей в сыновья; вполне естественно для юного ума было прийти к такому заключению. И как жалок теперь Дуайт, снова подумалось Фанни: стоит, беззащитный, онемевший, не способный и слова сказать – куда только девался его хваленый словарный запас, красноречие?

Однако что же делать дальше? Фанни не представляла. И Дуайт не представлял. С учетом увиденного ею, разговор на общие темы стал бы фарсом. Снисходительная любезность со стороны Фанни только сильнее смутила бы Дуайта. А что до предложения выпить всем вместе чаю в «Митре» или еще где-нибудь – разве полезет чай в горло незадачливому юноше, разве чаепитие не будет для него изощреннейшей пыткой?