В тот день в Шербуре, когда я печатала заявку на индивидуальный кинопроект Ици, в моем номере зазвонил телефон. В трубке раздался женский голос с американским акцентом, и узнала я его не сразу, не потому что никогда не слыхала голоса Одри, но потому что звонка от нее
— Калиста, дорогая, — сказала Одри, — мы с Барбарой собираемся покататься на машине, пока мальчики работают. И были бы рады, если бы вы составили нам компанию.
Я ответила, что с удовольствием поехала бы с ними, но в данный момент я загружена работой.
— Ой, фу! Вы в курсе, какая сегодня погода? Великолепная. Середина лета, и мы не где-нибудь, а во Франции, и ни к чему вам корпеть над какой-то дурацкой заявкой, сидя в обшарпанном отеле. Давайте спускайтесь, мы ждем вас в холле.
Я поняла, что сопротивляться бесполезно. Десять минут спустя на автомобиле Ици мы выехали из города. Мы с Барбарой сидели сзади, Одри впереди, рядом с шофером.
С полчаса мы ехали в гору, а затем, оставив позади шоссе и дома на обочине, свернули на дорогу, петлявшую вдоль побережья. Шофер хорошо знал местность и понимал, куда следует доставить его пассажирок. Наконец он затормозил у зеленой полянки.
— Вон по той тропе можно дойти до пляжа, — сказал он. — Минут за пятнадцать доберетесь.
Был прекрасный августовский день, высоко в небе пылало солнце. Ни ветра, ни бриза, и до самого горизонта море, ленивое, но сверкающее, серебристо-синее. Редкие весельные яхты плавали туда-сюда, а где-то вдали, во многих милях от нас, смутно вырисовывался паром, то ли удалявшийся, то ли приближавшийся. Было очень жарко, и я сняла ветровку, недоумевая, зачем я вообще ее с собой взяла. Втроем мы зашагали по тропе, и по пути мы почти никого не встретили.
— Итак, — спросила Одри, шагавшая в ногу со мной, — как вам понравился Мюнхен?