Мистер Уэст (ЛП)

— Я собираюсь трахнуть эту дырочку, — обещает он. — Когда ты будешь готова, Айви, нет ничего, чего я не хочу сделать с тобой.

От его слов по моему телу пробегают мурашки.

Обнаженная грудь Эйдана прижимается к моей спине. Он хватает меня за волосы и дергает за них, пока двигается во мне. Целует меня в плечо, такое нежное прикосновение, несмотря на доминирующее положение.

Это слишком сильно — ощущение, давление его внутри меня, угол проникновения, который позволяет войти невероятно глубоко, но я ненавижу, когда его нет внутри. Ненавижу это чувство, когда его кожа не касается моей. Я становлюсь опасно зависимой от Эйдана Уэста, даже несмотря на то, что скрытая часть меня кричит притормозить, успокоиться, сосредоточиться на себе и своих эмоциях, пока все это не стало слишком сильным.

Я не слушаю.

Закрываю глаза и прижимаюсь к его члену, наслаждаясь тем, что он нуждается во мне так же отчаянно, как и я в нем.

Он скользит под меня другой рукой и обхватывает мою грудь, захватывая ее целиком. И крепко сжимает ее, когда врезается в меня, его дыхание вырывается быстрыми, жесткими вздохами.

— Айви, — шепчет он мое имя. И оно звучит так любяще, так наполнено эмоциями, когда жестко кончает в меня.

***

— Я хочу знать, что означают твои татуировки, — говорю я сонно, моя голова покоится на его груди. Он вроде как спит, прислонившись к спинке кровати, но не совсем. Эйдан в ленивой позе, и я бездельничаю на нем.

В ванной комнате горит свет, создавая в комнате легкое свечение. Я отчетливо его вижу. Мы оба измотаны, вспотели, несмотря на прохладную температуру. Мы безостановочно занимались сексом, и я не вижу этому конца.

Его сердце ровно бьется у меня в ушах, когда он спрашивает:

— О какой из них ты хочешь узнать, малышка?

Я указываю на ту красивую, к которой прижато мое лицо.

— Вот эта. Шестеренки и часы — это прекрасно.

— Я не могу вспомнить большинство из них, — объясняет он. — Потому что сделал их, когда был под кайфом, но… Эту помню. Я бегу наперегонки со временем. Посылаю сообщение самому себе. Говорю, что время уходит, и я должен измениться, пока не стало слишком поздно.

Сердце в груди сжимается.

— Что именно привело тебя в такую яму, Эйдан? Наркотики просто заглушают уже имеющуюся боль, верно?

— Просто тяжелое детство, Айви. Сколько себя помню, я был в полной заднице. — Он медленно выдыхает. — У моих родителей всегда были неприятности. Тюрьма была для них вращающейся дверью. В нашем доме ничего не было. Я помню, как стащил с помойки старый телевизор, думая, что, если смогу как-то заставить его работать, может быть, Алекс перестанет плакать. — Он издал сухой смешок. — Мне было девять.

— Сколько было Алексу?

— Младенец.

— Телевизор работал?

— Ага, он работал целых пять минут, прежде чем отец увидел, что я его подключил, и продал в ломбарде за десять баксов. Но прежде, чем он это сделал, тот посмотрел на меня так «ладно, этот ублюдок все-таки может быть полезен». Каждый день, когда я возвращался из школы, отправлял меня просматривать мусор.

— Господи, Эйдан.

Он пожимает плечами.

— Я не пытаюсь скормить тебе слезливую историю, Айви…

— Нет, я знаю.

— Но это то дерьмо, среди которого я вырос. Ты знаешь, они пропивали свои жизни, нюхали всякое дерьмо. Отец словил передозировку, когда мне было двенадцать, а у матери был рак легких. Это был дерьмовый, очень дерьмовый конец для нее. К счастью, к тому времени мы уже были с Рут. Они задолго до этого потеряли над нам опеку.

— Значит твоя бабушка появилась раньше.

— Да.

— Она помогла?

— Она сделала все, что могла, Айви, но к тому времени я был уже потерян.

— Ты имеешь в виду, попал не в ту компанию?

— Нет, нет, ничего подобного. Я был грязным мусорщиком. У меня не было круга общения, кроме Стивена, но только потому, что он был из того же дерьмового района, что и я. Мы плыли по течению вместе. Он поляк, его семья была только что приехавшими иммигрантами, но они были добры к нему и ко мне. Мы погрузились в технологии, потому что его отец был увлечен ими. Познакомился с программированием, и вот как все началось: мы страдали херней в дерьмовой мужской пещере в подвале его отца. Когда говорю, что был потерян, я имею в виду, что я замкнут в себе с раннего возраста. Никому не позволял достучаться до себя, каким бы неуклюжим и жалким ни был.

Я внимательно слушаю, пытаясь представить его ребенком.

— Ты не был жалким, Эйдан. Я бы хотела увидеть твои фотографии в таком возрасте.

— Я выглядел как тощий ботаник.

— О, пожалуйста.

— Ну, так и было. — Он слабо улыбается, предаваясь воспоминаниям. — Я любил свои комиксы, любил читать, играть и заниматься чем угодно, чего не было в реальном мире. Было легче погрузиться во что-то с головой, чем интегрироваться в социальную среду вокруг кучки маленьких чванливых засранцев, которым доставляло огромное удовольствие делать меня несчастным. Взросление было чертовски трудным.

Я с любопытством рисую круги у него на груди.

— Как, черт возьми, этот неуклюжий мальчик стал Мудаком Востока, высокомерным мужчиной, за плечами которого было множество женщин…