Мистер Вертиго

Всю вторую половину 1927 года и первую 1928-го я прожил словно в коконе, отгороженный от всего на свете, сосредоточившись исключительно на работе. Я не задумывался о прошлом, не задумывался о будущем, меня интересовало только настоящее и только то, чем я занят в данный момент. Примерно дня по три-четыре в месяц мы проводили в Вичите, а все остальное время колесили в «Чудо-мобиле» из штата в штат. Первый относительно длинный перерыв мы устроили себе в середине мая. Подходил мой тринадцатый день рождения, и мастер решил, что неплохо бы недели две отдохнуть. Поехали к миссис Виттерспун, сказал он, пожуем для разнообразия домашней стряпни. Сделаем передышку, отметим день рождения, сосчитаем денежки, поживем как турецкие султаны, а когда надоест, снова упакуем вещички и рванем себе дальше. Предложение было блеск, и я обрадовался, но едва мы вернулись, сквозь предвкушение отдыха я почувствовал: что-то не так. Мастер с миссис Виттерспун были на этот раз ни при чем. Ко мне оба они относились замечательно, а уж друг к другу тем более. В доме тоже было, как всегда, хорошо. Нелли Богг постаралась от души, постель была та же, что раньше, погода на улице стояла отменная. Тем не менее с той минуты, как мы переступили порог, сердце у меня сжалось, и я весь вечер чувствовал необъяснимую горечь и беспокойство. Сначала я подумал, что высплюсь и пройдет, но тревожное чувство не прошло и утром, осталось и залегло внутри, будто непереваренный пудинг, и сколько я ни пытался настроиться на хорошее, я не мог от него избавиться. Потом оно принялось разрастаться, совершенно от меня независимо, и на третий день стало занимать во мне столько места, что вечером, едва я надел пижаму и собрался было лечь спать, вдруг невыносимо — захотелось плакать. Я подивился своему идиотизму, но не прошло и минуты, как уже рыдал в подушку, выплакивая в нее непонятное горе и стыд.

Рано утром, когда мы с мастером сели завтракать, я не сдержался и, еще сам не успев осознать, о чем я, завел с ним разговор. Миссис Виттерспун спала наверху, и мы были вдвоем, дожидаясь яичницы с колбасой, которую готовила Нелли Богг.

— Помните, вы говорили мне про закон? — сказал я.

Мастер, который было, только сев за стол, уткнулся носом в газету, оторвался от заголовков и длинно и непонимающе на меня посмотрел.

— Про закон? — сказал он. — Какой закон?

— Сами знаете. Про наш долг и тому подобное. Что нельзя называть себя человеком, если забудешь о мертвых.

— Конечно, помню.

— Так вот, мы, похоже, нарушаем этот ваш закон налево-направо.

— Каким образом, Уолт? Эзоп и мамаша Сиу живут в нашем сердце. Куда бы мы ни отправились, они везде с нами. Никакая сила на свете не заставит нас их забыть.

— Но мы ведь просто ушли в сторону, разве не так? Какие-то сволочи их убили, а мы даже пальцем не шевельнули.

— Мы ничего не могли сделать. Если бы мы попытались прийти им на помощь, нас бы только тоже убили, вот и все.

— В ту ночь — конечно. Но а как же потом? Если мертвых положено помнить, то, значит, у нас нет выбора, и мы должны найти этих ублюдков и посмотреть, как они трясутся от страха и ждут, что им будет. А мы, черт побери, отлично проводим время — скажете, нет? Скоморошничаем себе в свое удовольствие, катаемся себе по всей стране, деньги гребем лопатой. А как же Эзоп? Как же старая смешная мамаша Сиу? Они, значит, пусть гниют в могилах, а это дерьмо, кто их туда загнал, пусть гуляют?

— Возьми себя в руки, — сказал мастер, пристально глядя на меня, а у меня опять потекли слезы ручьем. Голос у него был строгий, только вот что не злой. — Конечно, их можно найти, — сказал он. —

Можно найти и воздать по заслугам, но только на эту работу пришлось бы положить жизнь. На полицию можешь не рассчитывать, Уолт, это я тебе точно говорю, и если ты решил, будто суд вынесет им приговор за убийство, то напряги мозги и подумай хорошенько. Клан повсюду, Уолт, и он держит в своих руках все, даже суд. Клан — это те самые, милые, улыбающиеся тебе люди, которых ты не раз видел на улице в Сиболе, — Том Скиннер, Джад Макнелли, Гарольд Даун — все они члены Клана, все до единого. Король, королевич, сапожник, портной… да мы-то с тобой никто. Нам пришлось бы самим выносить приговор и самим казнить, но только в ту же минуту, когда мы начали бы охоту, началась бы охота на нас. Пролилось бы немало крови, Уолт, и главным образом нашей.

— Так нечестно, — сказал я, хлюпнув носом, сквозь слезы, которые хлынули по щекам новым потоком. — Так нечестно, неправильно.

— Ты так думаешь, я так думаю, и пока мы оба так думаем, за Эзопа с мамашей Сиу можно не волноваться.

— Мастер, но они погибли, погибли страшной смертью, и если мы не сделаем того, что должны, души их никогда не найдут покоя.

— Ошибаешься, Уолт. Они оба давно успокоились.

— Вот как? Значит, теперь >вы у нас еще и эксперт по части загробного мира?

— Вроде того, Уолт. Я их вижу. Мы разговариваем, и я знаю, что теперь они не страдают. Они хотят, чтобы мы продолжали делать свое дело. Они сами так говорят. Они хотят, чтобы мы доказали им свою верность верностью делу.