Мистер Вертиго

– Вам лучше знать. Но, может, в другой раз лучше обойдемся, а? Говорить нужно по-людски, понятно. Сказать что-нибудь вроде: «Леди и джентльмены. Имею честь представить вашему вниманию...» – и тут отойти назад и пригласить меня. А если при этом вы еще и оденетесь в обыкновенный старый костюмчик из легкого крепа и приличную соломенную шляпу, никто и не обидится. Все подумают: вот славный наш свойский парень Джо, он приехал немного подзаработать. Тут вам и ключ, тут вам и дверца. А я буду маленький такой балбес, с широко раскрытыми глазками, в клетчатой рубашке и обыкновенном фермерском комбинезоне. Никаких носков, башмаков, и чтобы с такой же тупой рожей, как у всех ихних детей. Они меня только увидят и сразу оттают. Я покажусь им свой. И когда я начну подниматься, сердчишки-то и дрогнут. Проще пареной репы. Сначала задобрить, а потом бац и в пятак. Непременно должно сработать. Посмотрят наш цирк две минуты и начнут есть с ладошки, как белочки.

Домой мы ехали почти три часа, и все это время я говорил без умолку, изливая мастеру все, на что раньше ни за что не решился бы. Я коснулся всего, что только смог припомнить, – от костюмов до выбора площадки, от распространения билетов до музыкального оформления, от афиш до времени выступления, – и мастер Иегуда дал мне высказаться до конца. Его, безусловно, удивили, если не сказать обескуражили, и дотошность моего разбора, и твердость позиции, но я знал, что от этого разговора зависит все мое будущее, вот и рубил с плеча, а если бы краснел да запинался, толку было бы чуть. Мастер Иегуда спустил на воду корабль, в котором было полно дыр, и я решил, что чем их затыкать, а потом сидеть ждать, как бы затычки не вылетели и нас бы не потопило, лучше уж вернуться в тихую гавань и все основательно переделать. Мастер слушал меня серьезно, не насмешничая, не перебивая, и в конце концов сдался почти по всем пунктам. Наверное, ему было непросто признать свой провал, однако он не меньше меня желал успеха и был достаточно умен, чтобы понять, что завел нас не в ту степь. Это не означает, будто у мастера не было концепции, а у меня была, однако его концепция давным-давно устарела, соответствовала больше пошленьким вкусам поры его довоенного детства, а не бурным и быстрым ритмам нашего времени. Я же искал новую, современную форму, простую и бесхитростную, и постепенно он меня понял и согласился как минимум с тем, что мой i подход тоже имеет право на существование.

В чем-то он, конечно, уперся. Мне, например, ужасно хотелось съездить в Сент-Луис и подняться в воздух на глазах у всего родного города, но эту идею он зарубил на корню. «Это самое опасное для тебя на земле место, – сказал он, – и в ту минуту, когда ты туда приедешь, ты подпишешь себе смертный приговор. Запомни мои слова. Сент-Луис для тебя не лекарство. Это яд, и тебе оттуда живым не вернуться». Я не понимал, отчего он так горячится, но тут он стоял твердо, и его было не переубедить. Потом вышло так, что слова его оказались пророческими. Всего через месяц после этого нашего разговора на Сент-Луис обрушился ураган, самый страшный за все столетие. Он сокрушил город за пять минут, будто артобстрел из преисподней, а когда все закончилось, тысяча домов осталась лежать в развалинах, похоронив под собой сто человек, и две тысячи раненых, с переломами, истекавшие кровью, стонали на улицах. В тот момент мы ехали в Верной, штат Оклахома, пятый город из тех четырнадцати, где мы подписались дать выступления, а когда потом, после завтрака, я потянул к себе полистать местную газетенку и увидел снимки, меня едва не вывернуло наизнанку. Я-то решил было – все, мой мастер спекся, а вот вам, пожалуйста. Он знал то, чего мне не узнать за всю жизнь, слышал то, чего никто больше не слышал, и не было на свете ему равных. Если еще хоть раз, подумал я про себя, я позволю себе в нем усомниться, да покарает меня Господь и да скормят мой труп свиньям.

Но я слишком забегаю вперед. Ураган смел Сент-Луис в конце сентября, а у нас пока что еще двадцать пятое августа. Мы с мастером все еще в прилипшей к телу одежде едем в Вичиту в дом миссис Виттерспун. После долгой беседы о спасении номера будущее перестало казаться мне таким мрачным, хотя не берусь утверждать, будто на душе стало совсем уж легко. Сент-Луис была ерунда, мелкое расхождение, существовали куда более серьезные причины для беспокойства. Недоговоренности по основным пунктам нашего, если хотите, договора, вот я и решил, что коли начал прямой разговор, то обязан довести его до конца. Потому зажмурился и заговорил о миссис Виттерспун. Раньше я ни за что не посмел бы даже близко коснуться сей темы, и теперь оставалось надеяться, что мастер не озвереет и не врежет мне по рубильнику.

– Может, это и не мое дело, – сказал я, приступая как можно осторожней, – но я не совсем понимаю, почему миссис Виттерспун не поехала с нами.

– Она не захотела мешать, – сказал мастер. – Побоялась сглазить.