Мистер Вертиго

Так он и должен был бы сойти со сцены. Доблестный воин, отвесив последний поклон, тихо сматывается восвояси. Лично я оценил бы такой уход, только Дин оказался чересчур безмозглым и не услышал в буре оваций похоронных раскатов. Я злился на него: этот сукин сын не знал, когда нужно останавливаться. Наплевав на гордость, он продолжал играть, и если сезон тридцать восьмого года был еще ничего и несколько раз Дин сыграл с прежним блеском, то в тридцать девятом это уже был сплошной непроглядный мрак. Рука часто болела так, что Дин вообще был не в состоянии бросить мяч. Все чаще и чаще он оказывался на скамье запасных, а когда становился на гору, получалось черт знает что. Ползал и ползал, как бродяга по свалке, и даже близко не был похож на прежнего Дина. Я страдал за него, жалел его, но считал последним придурком.

Примерно таким образом выглядели наши дела, когда в сентябре 1939 года Дин появился у меня в клубе. Это был вечер пятницы, когда всегда было полно народу, к тому же бейсбольный сезон подходил к концу, «Щенки» вылетели из финала, так что на Дина с парочкой приятелей и подружками почти никто не обратил внимания. Разумеется, для душевного разговора о будущем момент был неподходящий, однако я улучил минуту и подошел познакомиться.

– Рад тебя видеть, Дин, – сказал я, протягивая ему руку. – Я из Сент-Луиса и болел за тебя с первого дня, когда ты появился на поле. Защитник твой номер один, так сказать.

– Приятно слышать, приятель, – сказал Дин, горячо встряхнув мою руку, которая совершенно утонула в его огромной ладони. Он было улыбнулся мне своей ослепительной, мгновенной, как вспышка, улыбкой, но тут же на лице его возникло озадаченное выражение. Он нахмурился, роясь в памяти, а потом заглянул мне в глаза, будто в них хотел найти то, что потерял у себя. – Мы ведь знакомы, а? – сказал он. – То есть вроде как виделись. Только не помню, где и когда. Когда-то давно, наверно?

– Думаю, незнакомы. Возможно, Дин, ты меня заметил как-нибудь на трибунах, но разговаривать мы с тобой никогда не разговаривали.

– Черт. Вот ей-богу, будто я тебя знаю. Идиотское чувство. Да ладно. – Он пожал плечами и широко улыбнулся. – Какая разница, правда? У тебя тут, парень, отличное местечко.

– Спасибо, приятель. Первый круг за мой счет. Надеюсь, вы с друзьями неплохо проведете здесь время.

– За тем и пришли, малыш.

– Ну, смотрите шоу. Если что понадобится, я рядом.

Я разыграл эту сцену как по нотам и спокойненько удалился. Я не заискивал, но и в то же время не обидел намеком на то, что он сошел с круга. Я был «Мистер Вертиго», известный в городе франт, элегантный, с хорошо подвешенным язычком, и я не хотел показать раньше времени, как много он для меня значит. Более того, явление во плоти моего кумира несколько разрушило романтический образ, и, возможно, со временем я выбросил бы его из головы как еще одного неудачника. В конце концов, какое мне было до него дело? Знаменитый Летучий Дин летел под гору кувырком, и наверняка я вскоре о нем и не вспомнил бы. Тем не менее все произошло иначе. Дин сам не дал мне о себе забыть, и пусть мы не стали друзьями – преувеличивать не хочу, – но он прочно вошел в мою жизнь. Исчезни Дин с горизонта, как и положено случайному гостю, события бы не приняли столь драматический оборот.

Второй раз он зашел ко мне только в начале следующего сезона. Был апрель 1940 года, в Европе шла полным ходом война, а Дин вернулся в Чикаго еще раз попытать счастья. Когда я поднял газету и прочел про его новый контракт со «Щенками», я едва не поперхнулся бутербродом с салями. Кому он морочит голову? «Старый козел, оно, конечно, не молодой бычок», – сказал он, но Боже ты мой, он же и в самом деле любил бейсбол, как же он может опять соваться. Ладно, болван ты этакий, сказал я себе, твое дело. Хочешь срамиться перед всем белым светом, срамись, но на мое сочувствие более не рассчитывай.

В один прекрасный вечер Дин показался в клубе, веселый и беззаботный, и обрадовался мне так, будто нашел брата, которого проискал лет сто. Дин никогда не пил много, и вовсе не хмель был причиной тому, как он при виде меня просиял, а потом минут пять любезничал. Возможно, ему опять показалось, будто я его старый знакомый, возможно, он считал меня важной персоной, – не знаю, но так или иначе Дин обрадовался мне от души. Мог ли я перед ним не растаять? Я сделал все от меня зависевшее, чтобы не брать его близко к сердцу, но он так по-дружески ко мне отнесся, что я не устоял. В конце концов, он все равно был великий, он был Летучий Дин, мое альтер эго, мой брат по духу, которого так же, как и меня, тьма застигла врасплох, и когда он так взял и раскрылся, в моих чувствах опять произошел кавардак.