Мистер Вертиго

Местоположение нашей гостинички было удачное, однако вечера там меня едва не доконали. По лестницам и по их вшивому холлу разгуливали шлюхи, и когда я их видел, в паху начинало пульсировать, так что просто лечь и уснуть не было никакой возможности. Мы с мастером занимали две смежные комнаты, и я ждал, пока он не захрапит, а потом предавался своим тихим плотским утехам. Ждать приходилось подолгу. Мастер любил поболтать и, погасив свет, до бесконечности обсуждать последнюю репетицию, и я, вместо того чтобы сразу переходить к делу (которое в темноте занимало уже не только мысли, но и руки), вынужден был вежливо поддерживать разговор. С каждой минутой ожидание становилось невыносимее и терпеть было все труднее. Потому, едва он наконец затыкался, я высовывал руку из-под простыни и брал с пола грязный носок. Это у меня был глушитель, и я его держал в левой руке, а правой брался за работу и быстро спускал фонтан в хлопчатобумажный сачок. До того я терпел так подолгу, что потом хватало одного-двух движений, и дело было сделано. Потом я беззвучно шептал благодарственную молитву и пытался уснуть, но одного раза в той гостиничке мне не хватало. Где-нибудь в холле раздавался женский смех или в номере над нами начинали скрипеть пружины — и в воображении тотчас начинали мелькать непристойные картинки. Главный палец мой реагировал на эти звуки быстрее, чем голова, поднимался и требовал продолжения.

Один раз я, кажется, сделал все не так тихо, как обычно. Это было ночью накануне выступления, и я уже изготовился пустить струю, когда мастер вдруг неожиданно проснулся. Меня едва не хватил удар. Услышав в темноте его голос, я будто получил канделябром по кумполу.

— Что случилось, Уолт?

Я разжал пальцы так, будто член мой мгновенно оброс колючками.

— Случилось? — сказал я. — В каком смысле «случилось»?

— Я говорю про звуки. Что за скрип, сопение и пыхтение? Они от твоей постели.

— Чешется все ужасно. Ужасно, мастер, а когда скребешь потихоньку, то не помогает.

— Ясное дело, чешется. Начинает в паху, а кончается в тряпочку. Оставь это, малыш. Тебе пора спать. Усталый артист — паршивый артист.

— Никакой я не усталый. Я жду утра не дождусь.

— Так только кажется. Онанизм отнимает силы, и скоро ты по утрам будешь чувствовать себя разбитым. Нет нужды рассказывать тебе, какая ценность эта твоя часть. Однако когда ей придают слишком много значения, она становится не менее опасна, чем динамитная шашка. Не трать бинду понапрасну, Уолт. Пользуйся ею только тогда, когда это действительно необходимо.

— Чего не тратить?

— Бинду. Так индусы называют энергию жизни.

— Фонтан, что ли?

— Вот именно, фонтан. Называй как хочешь. У нее больше ста названий, но все означают одно и то же.

— Мне тоже нравится «бинду». Классное словечко.

— Не обкрадывай себя, малыш, береги силы. Они тебе нужны все, до последней капли, — впереди у нас очень важные дни… впрочем, и ночи тоже.

Все это была чепуха. Усталый не усталый, сохранив свою «бинду» или выработав ее за ночь еще с ведро, утром я был как огурец. И мы сделали их в этом Вустере. А потом в Спрингфилде. А потом в Брайдпорте. И даже сбой, который случился в Нью-Хейвене, пошел нам только на пользу, потому что после него заткнулись последние скептики. К тому времени, как мы попали в Нью-Хейвен, о моих кувырканиях в воздухе возникло столько разговоров, что народ менее доверчивый заподозрил обман, и, по-моему, вполне естественно. Эти люди верили в твердый порядок мироустройства и считали, будто для меня в нем нет места. То, что я делал, противоречило законам природы. Противоречило науке, здравому смыслу, логике, опровергало сотни авторитетных теорий, и, конечно, им, всем этим профессорам и докторам, проще было обозвать меня мошенником, чем пересматривать свои талмуды. Куда бы мы ни приехали, везде начиналось одно и то же: газетные дискуссии, дебаты, обвинения и заступничество, перечисление всех мыслимых и немыслимых про и контра. Мастер в них участия не принимал — он стоял со счастливым видом в сторонке и смотрел, как мелькают циферки в окошках кассовых аппаратов, а если его начинали донимать журналисты, отвечал всегда одно и то же:

— Приходите и посмотрите сами.