Мистерии

– Прощайте, – сказал он… – Да, кстати, вы получили сюртук?

– Гм… Все же я уверен, что получу его, когда он мне будет нужен. Через три недели…

Тут мимо них проходит седая женщина, та, что торгует яйцами, Марта Гудэ; корзинка у нее, как всегда, спрятана под фартуком, а черные глаза потуплены. Минутка поклонился ей. Нагель тоже, но она едва ответила на поклон и торопливо прошла дальше; она поспешила на рынок, тут же продала два-три яйца, и с несколькими шиллингами в руке так же торопливо направилась домой. На ней было зеленое платье, и Нагель все время не терял ее из виду.

– Так, значит, – сказал он, – сюртук вам понадобится лишь через три недели. А что, собственно, будет через три недели?

– Благотворительный базар, большой вечер, разве вы не слыхали? И я должен там участвовать в живых картинах, фрекен Дагни меня пригласила.

– Вот как, – задумчиво произнес Нагель. – Что ж, вы получите сюртук в ближайшие дни, я уверен, и даже новый, а не ношеный. Как было обещано. Поверенный мне это сам сегодня сказал. Он, в сущности, совсем неплохой человек… Но только запомните: вы не должны благодарить его за это ни при каких обстоятельствах! И вот еще: никогда не упоминайте в его присутствии об этом сюртуке, ему не нужна ваша благодарность, поняли?.. Он сказал, что ему это было бы крайне неприятно. Да вы и сами, наверное, понимаете, что напоминать ему о том случае с вашей стороны просто бестактно, – ведь он был тогда пьян и ушел из гостиницы в помятой шляпе.

– Да.

– Дяде вашему вы тоже не говорите, откуда у вас этот сюртук. Ни одна душа не должна об этом знать, этого настоятельно требует поверенный. Вы ведь сами понимаете, что ему не хочется, чтобы в городе стало известно, что ему ничего не стоит оскорбить первого встречного, а потом подарить сюртук в искупление своей вины.

– Да, это я понимаю.

– Послушайте, мне это только сейчас пришло в голову: почему вы не развозите уголь на тачке?

– На тачке мне никак нельзя. Из-за увечья. Перетаскивать тяжелые мешки – это я могу, если только их не взваливать на спину рывком, но стоит мне взяться за тачку и толкнуть ее вперед, как я от напряжения настолько обессиливаю, что тут же падаю, разбиваю себе лицо, и у меня начинаются страшнейшие боли. А вот с мешком я справляюсь без особого труда.

– Что ж, это хорошо. Загляните ко мне как-нибудь. Не забудьте, комната номер семь. Приходите не стесняясь.

Говоря это, Нагель сунул Минутке в руку ассигнацию и торопливо двинулся вниз по улице в сторону набережной. Все это время он не терял из виду зеленое платье и шел теперь за ним следом.

Когда он дошел до домика Марты Гудэ, он остановился и огляделся по сторонам. Никто за ним не следил. Он постучал в дверь, но ответа не получил. Он уже дважды приходил сюда и стучал в эту дверь, и тогда тоже никто не отзывался; но на этот раз он своими глазами видел, как она вернулась домой с рынка, и он не хотел уходить, не побывав у нее. Полный решимости, отворил он дверь и вошел в дом.

Она стояла посреди комнаты и смотрела на него. Она так растерялась, что на ней лица не было, и от полной беспомощности даже вытянула вперед руки.

– Простите меня за назойливость, фрекен, прошу вас, – сказал Нагель и поклонился с удивительной почтительностью. – Я был бы вам крайне благодарен, если бы вы мне разрешили поговорить с вами. Не беспокойтесь, я не задержу вас надолго, – дело, которое привело меня к вам, можно решить за несколько минут. Я уже не раз пытался повидать вас, но, увы, безуспешно, и только сегодня мне наконец посчастливилось застать вас дома. Моя фамилия Нагель, я приезжий и живу здесь в гостинице «Централь».

Она по-прежнему была не в состоянии произнести ни слова, но придвинула ему стул, а сама отошла к кухонной двери. В страшном смущении глядела она на него, все время нервно теребя свой фартук.

Комната оказалась точь-в-точь такой, как представлял себе Нагель: стол, два стула и кровать – вот и вся ее обстановка. На подоконнике стояло несколько горшков с белыми цветами, но занавесок на окне не было, а пол отнюдь не поражал чистотой. Нагель увидел и ветхое кресло с высокой спинкой в углу возле кровати. У этого кресла сохранились всего две ножки, оно было прислонено к стене и имело весьма жалкий вид. Сиденье у этой старой рухляди было обтянуло красным плюшем.