Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина»

восстановить гармонию «золотого века». Следуя даосской концепции, внешние формы мира противоположны внутренней сути, как чёрное противоположно белому, но одновременно они и дополняют друг друга. Поэтому проповедь высоконравственных конфуцианских категорий расценивалась как грозный знак смуты в обществе, а призывы к преданным чиновникам» — как признание в его безысходной коррумпированности. Шестью категориями родственников, на которых базировалась китайская семья, считались отец и сын, старшие и младшие братья, муж и жена.

§ 19

Мотив антизнания — важнейшая тема даосов, которые проповедовали ложность любого «канонического» знания, почерпнутого лишь из книг, без преемствования духовного внеписьменного опыта древних первоучителей. Такие ложные учения и их носители лишь дисгармонизируют вселенную, выводят её из состояния упорядоченности, в которой она изначально пребывает благодаря Благой силе Дао.

Часть этого параграфа (1–5) явно полемична и направлена против конфуцианцев, а точнее, против их понимания культуры, которое лаоисты рассматривали как противоестественное вмешательство человека в природный закон, а Ван Би называл «излишним приукрашателъством». Для конфуцианцев «благородный муж» как бы облагораживал и приукрашал мир, культивируя слово и письменный текст. Таким образом, «вэнь» было мерой человека культурного в человеке природном, способом его самоопознания в мире «необлагороженного и дикого». Для этого и служили многочисленные морально-нравственные категории, сводимые к гармонии вселенского ритуала и тщательности жизненного церемониала, которым должен был следовать человек именно как существо не столько природное, сколько социальное. Даосы же считали, что «вэнь» нарушает природную целостность человека, пестует внешнюю форму, «красивость» в ущерб внутреннему постижению сути вещей и соединению с универсальным разумом Дао. Поэтому JIao-цзы учит «красоте без прикраспрезирая «узор культуры». Внешняя простота его учения не отвлекает последователей на изучение внешних форм, но сразу указывает на нечто более глубокое и серьёзное, что таится за расписной ширмой мудрых рассуждений о гуманности, хитроумии и выгоде. Одновременно преодоление желаний, связанное с упрощением мира, не должно сопровождаться насильственным изменением сознания. Желания постепенно сами изживаются, когда душа мудреца становится тождественной с «телом» Дао.

До сих пор китайское понятие «культура» (вэньхуа) дословно переводится как «внесение изменений в узор мира» или «приукрашение». Даосам же это казалось нарушением естественности мира.

§ 20

Даосизм, очищая сознание человека, переворачивает смысл многих морально-нравственных категорий, столь ценимых «государственными мужами». Оказывается, что в своей абсолютной форме они почти не различаются и присутствуют лишь как пара оппозиций в сознании человека (§ 2), в то время как в потоке Дао разница между хорошим и плохим отсутствует. Обычные люди воспринимали просветлённого даоса как глупца или безумца, не понимающего моральных установок общества. Даос же сравнивает себя с новорожденным, или, точнее, с ещё нерождённым, неулыбавшимся ребёнком, в сознании которого отсутствуют какие-либо мысли и желания.

Возвращение в состояние новорождённого, а затем само порождение в виде нового, «истинногочеловека, столь ценимое в даосизме, берёт свои истоки в ранних ритуалах инициации как качественном перерождении человека. Примечательно, что иероглифы «замутнённость» (дунь) и «погружённость во тьму» (хунь) образуют имя Хуньдуня — одного из персонажей даосской традиции, персонифицированного создателя мира. Его сущность — пустота, отсутствие постоянной формы (он изображался в виде то человека, то собакообразного существа и т. п.). По существу, «хуньдунь» — лишь ритмизированный набор звуков, не связанных ни с формой, ни с содержанием. Все черты архаического Хуньдуня, символизировавшего изначальный Хаос, перешли и на понятие Дао.

Здесь символика безграничности и всераспростёртости слита с самоумалением, когда мельчайшее (человек) оказывается самым великим и неохватным, равным Дао.

Отрывок (5-22), носящий явный поэтический характер и полный образов древней мифо-поэтики, не только несколько выбивается из общего контекста параграфа, но контрастирует и с языком всего текста. В нём виден ярко выраженный личностный характер, мощная экспрессия, и это позволило некоторым исследователям [51; 50] предположить, что этот фрагмент нелаоистского характера, возможно, пришёл из фольклорных песен или из другого трактата того времени — «Чжу-цзы». Непосредственно в текст трактата он, вероятно, вошёл из аграфы и включён сюда, поскольку точно передаёт идеал безыскусного мудреца, отстранённого от этого мира.

В Бошу между (4) и (5) стоит:

Простые люди умеют различать.

Лишь я один не вижу разницы.

§ 21