Мистерия Христа

Но мне ли, Фалесу Аргивянину, Великому Посвящённому Фив, носящему знак Маяка Вечности на челе, а Холод Великого Преведения в сердце, отступать перед загадками бытия? Я напряг свои силы и окутал её теплом Мудрости моей, сокрывшим дыхание Матери Изиды…

Женщина вздрогнула и села против меня на скамью.

— Ты призвал благословение Божие на дом мой, чужестранец, — сказала Она, — и это точно так, ибо я сразу почувствовала успокоение в сердце моём. Ты видел сына моего и говорил с ним?

— Я видел Его и говорил с Ним, Мать, — ответил я, — и Он благословил меня. Что значит мой призыв, жалкого червя земли, благословения Божия на дом Матери Иисуса, плотника из Назарета, перед Его благословением?

Женщина вздрогнула.

— Ты… ты уверовал в него, чужестранец? Не принял ли он тебя в ученики свои? — тихо, но порывисто спросила Она.

— Нет, Мать, — ответил я. — Не уверовал я в Него, ибо я узнал Его. И не мне быть учеником Его, ибо вот — я всегда — доныне и вовеки буду лишь жалким рабом Его…

— Чудны речи твои, чужестранец,

— помолчав, промолвила Она. — Но на лице твоём я читаю мудрость и страдание великое, и моё сердце, сердце бедной, жалкой вдовы, состраждет тебе и влечёт к тебе. Скажи мне, мудрый чужестранец, за кого ты считаешь сына моего?

— А за кого считаешь Ты Его Сама, Мать? — переспросил я, Фалес Аргивянин.

Женщина вздохнула и стала перебирать пальцами углы покрывала своего.

— Ты, чужестранец, — сказала Она, — как бы принёс сюда дыхание сына моего… Он будто здесь… И полно моё сердце доверия к тебе… Всю жизнь меня мучит заданный тобою вопрос, и — поверишь ли, чужестранец? — разгадка его порою страшит меня. Кто сын мой? Да разве я знаю это, чужестранец? Но моему ли слабому разуму женщины понять всё то, что случилось на скромном пути моём?

И тихим торопливым шёпотом Она стала передавать мне, Фалесу Аргивянину, дивные простые слова о чистом детстве своём в семье простых, чистых родителей, о чудесных голосах невидимых, неустанно шептавших ей странные, дивные речи, о необыкновенных сновидениях своих, о явлении ей светлого крылатого юноши, возвестившего ей слова Вести Благой, о замужестве непорочном и непорочном девственном рождении Сына, которому при явлении Его на свет поклонились три мужа вида царственного…

— Они были похожи на тебя, чужестранец, — сказала Она, — не лицом, нет, а великим миром, которым веяло от них, и чертами мудрости, которую я провижу в тебе… Не было у них только на челе складок великого страдания, путник неведомый…

— А что было дальше?

И снова потекли слова о ранней мудрости Дивного Дитяти, о чудесах, творившихся около Него и творимых Им Самим, о великой любви Его ко всему сущему… Одного только не понимала, казалось, Сама Мать: это той неизреченной, космической любви, которую Она Сама вкладывала в слова Свои о Сыне Своём… И в пылу разговора откинула Она покрывало с лица Своего, и — да будет прославленно Имя Вечно Юной Девы-Матери! — я, Фалес Аргивянин, увидел дивные, прекрасные черты и очи, глубина которых рассеяла мои сомнения, но, казалось, углубила ещё бездну загадки, разверзшейся предо мною.

— Мать! — сказал я ей. — Разве ты не веришь, что Твой Сын — Мессия, предреченный пророками и Моисеем? А может быть, — тихо добавил я, — и больше Мессии?

Испуганно взглянула на меня Женщина.

— Но… ведь он — человек, чужестранец, — шепнула Она недоумённо.

— Но и Ты — простая женщина, Мать, — ответил я. — Ведь и Тебя ничто не отличает от сестёр Твоих. Или, быть может, Мать, Ты не всё поведала мне?

Женщина смущённо опустила голову.

— Вот только одно, — сказала Она, — смущает сердце моё, чужестранец. Я искренно верующая иудейка, старательно исполняю все указания Закона и наставников наших… но… сновидения мои смущают меня…

— Я — снотолкователь из Египта, — быстро сказал я. — Расскажи мне сновидения свои, Мать, и я попробую объяснить Тебе их…

— Да?! — радостно воскликнула Женщина. — Да будет благословен приход твой, чужестранец! Быть может, ты снимешь тяжесть неведения с души моей…

И робко, как бы стыдясь, она начала рассказывать мне сны свои. С первых же её слов заря Великого Понимания занялась в разуме моём. Перед моим мысленным взором проходили среди грохота космических стихий и вздохов зарождающихся миров картины неизреченной, грандиозной жизни всесильной Великой Богини, вскормившей своей грудью новые и новые Космосы, властно попирающей Божественною пятою обломки старых, Богини, устраивающей бытие мрачных бездн Хаоса, Богини, внимающей моленьям сотен биллионов стран, народов, человечеств и эволюции, Богини, повелевающей легионами светлых духов, лучезарного взора которых бежит Владыка Мрака, Богини, слышавшей голос мой — Великого Иерофанта храма Вечно Юной Девы-Матери…

И дивно было мне, Фалесу Аргивянину, внимать рассказам этим из дрожавших уст простой, бедной, скромной вдовы жалкого плотника из Иудеи…

— Скажи, Мать, — вопросил я, — не говорила ли Ты когда-либо о снах этих Сыну Своему?

— Говорила, — чуть слышно ответила Женщина.

— И что же Ты слышала от Него, Мать?