Мистерия (СИ)

— Позволь-позволь… Так будет со всеми из нас когда-нибудь, но зачем умирать скоро, да еще и в Коридоре? Как ты вообще в него попала? Ведь твой мир, как я понял, он… другой. И не здесь? Как получилось, что молодая, здоровая, (красивая) девушка коротает свои дни в Криале?

— Долгая история.

— А я, знаешь ли, любитель долгих историй.

— А я нет.

— И кто такой Ким?

— Слишком много вопросов.

— И слишком мало ответов. И ведь сама говорила — «негоже отказываться от помощи, когда она приходит к тебе…»

— Да не можешь ты мне помочь! Не можешь! Не в теле моя проблема, а в душе! Я продала ее и проклята. Понимаешь, ты? Потеряла ее, отдала, сама отказалась от нее, желая смерти!

— Постой… — Лагерфельд перестал наматывать круги. Остановился, устало потер лоб, веки, затем подошел в центр круга и опустился перед дрожащей Тайрой на колени. — Я ничего не понимаю. Вот честно, вообще ничего. Может, ты расскажешь мне свою историю?

— Зачем?

— Ну, хотя бы затем, чтобы я понял хронологию событий и смог сделать выводы.

— У тебя своя цель, у меня своя.

— Но ведь был Ким? И, кем бы он ни являлся, послал тебя на встречу со мной? А если так, то, может, и цель у нас общая? Ты не думала об этом?

— Не думала. — Буркнула она и соврала. Он видел — соврала. Уперлась, как жертвенный барашек упирается идти на заклание, не захотела развивать тему, но растерянный взгляд ее выдал. Плескалось в нем, в этом взгляде, сомнение; а помимо сомнения, горел тоненький луч надежды, который она всячески гасила, — не верила ни в хороший исход, ни в свое потенциальное от чего бы то ни было спасение.

И тогда, прежде чем уйти спать, Стив аккуратно надавил.

— Ты ведь знаешь, что случайностей нет? Знаешь? А я иду в очень странное место — не хочу говорить заранее. Так вот, ты расскажи мне все-таки историю, ладно? Пусть не сейчас, утром, но расскажи, и тогда мы подумаем над ней вместе, и кто знает?

И вновь этот отсутствующий вид и показушное выражение, что нет, мол, в жизни ничего интереснее клубящегося вокруг тумана. Док ни на секунду на него не купился.

— Я — доктор. И такой уж у меня характер — никого не оставлять в беде. И поверь мне, я много раз видел тех, кто не верил в свое спасение, но взгляд со стороны видит больше.

— Ты не колдун, не Старший, даже не мистик — что ты способен увидеть?

— Да, я не колдун и мистик, что бы это ни значило. Но я — человек, и у меня есть два глаза и мозг, которым я способен думать. Не принижай его ценность. Потому как, если бы этой самой ценности в нем не было, тебя бы на встречу со мной не отправили.

И, полив ростки сомнений, терзаний и мук по поводу его правоты, Стив с почти спокойной совестью отправился спать.

Спустя несколько минут, сами о том не зная, вздыхали они оба.

Лагерфельд от чувства бессилия и переутомления: его ноги гудели, как водопроводные трубы, беспокойный мозг то и дело возвращался к недавнему разговору — перебирал обрывочную информацию, сортировал, пытался склеить, провести линии связи и верные параллели, но у этого пазла, черт бы его подрал, не хватало слишком большого количества кусков. Может, девушка не в себе и склонна к суициду? Но у склонных к самоубийству людей совершенно другая психосимптоматика и поведение. Депрессия? Обреченность? Ложные самоубеждения? Не похоже. И как соотнести сюда все эти невнятные разговоры о потерянной (проданной?) душе? Эх, Баала бы сейчас сюда — тот бы возможно понял.

Пока Стив ворочался с боку на бок и маялся временно одолевшей от беспокойства бессонницей, Тайра вздыхала от другого.

Поведать другому человеку тайну? Да еще и такую постыдную? Рассказать, как слабовольно желала смерти, как самолично призвала муара, как отдала за бесценок жизненный свет? Стыдно. Непросто стыдно — недолимо тяжело. Пусть даже желтоглазый знахарь не посмеется — сочувственно покачает головой, — какой в этом толк? А помощь, про которую он так жарко говорит…

Тайра повернулась на бок и с удивлением почувствовала, как по щеке ползет слезинка. Потрогала ее кончиками пальцев, поднесла к глазам — надо же! Не разучилась… Но какую помощь может предложить Стив, пусть даже он трижды доктор?

«Никто не входит в чью бы то ни было жизнь напрасно, — покачал бы сейчас лысой головой Учитель, — никто. Ветви Судьбы разборчивы и попусту не пересекаются. А рассказать тебе мешает страх. Страх, что осмеют, осудят, оставят. Но если не идти вперед, Тайра, конца дороги не увидеть. Можно всегда стараться быть сильной — учиться проходить жизненные уроки самостоятельно, а можно проявить силу, раскрывшись…»

— Я услышала, — шептала она в кулак и зажмурившись, — я услышала тебя, Ким. Я расскажу ему, завтра расскажу, не сейчас.

Только все равно будет тяжело, боязно. Это все равно, что оголиться на площади перед толпой. Хуже. Все равно, что показывать — смотри, внутри я не белая, как все — я черная. Прогнившая, слабая, несправившаяся. Все еще хочешь на меня смотреть и слушать? А после увидеть, как качается голова — «ничем не могу помочь, Тайра. Скверная у тебя история. Все в твоей жизни не как у людей…»