Мистерия убийства

— Мы обязаны соблюдать конфиденциальность в отношении всех наших пациентов.

Но я уже не смог держать себя в узде.

— Да, но ведь Вермильон уже мёртв, не так ли? — Мгновенно поняв, что совершил непростительную ошибку, я попытался сменить тему.

Я спросил его о годах учёбы, поинтересовался докторской диссертацией, прошлой работой. Одним словом, постарался восстановить доверительные отношения, но доктор был начеку.

Я убеждал его предстать со временем перед камерой, что несколько смягчило сердце доктора, но тем не менее он снова повторил, что должен будет прежде посоветоваться со своими «боссами».

— Боюсь, что все мои комментарии сведутся к обсуждению самых общих проблем и сугубо гипотетических случаев.

Я заверил его, что не возникнет никаких проблем, и предложил вместе поужинать в один из тех нескольких дней, которые я намеревался провести в этой округе. За мой счёт, естественно.

Очередная ошибка. Он вдруг обхватил себя за плечи, а его губы превратились в одну тонкую линию.

— Несколько дней в нашей округе? — переспросил он. — А вам известно, что ближайший мотель находится в Ампире, и боюсь, эта дыра придётся вам не по вкусу.

— Я хотел сказать, что задержусь в Новом Орлеане, а туда добраться не проблема.

— Итак… — Аидертон посмотрел на часы и поднялся с кресла. Беседа закончилась.

Я тоже встал, подумав, что полностью провалил интервью и не знаю, что делать дальше. Может, следует связаться с семьёй Рамирес? Они вчинили иск, и им, возможно, известно что-нибудь новое? Кроме того, имеется адвокат, помогавший Вермильону составить прошение об освобождении. Это ходатайство должно найти отражение в каких-то доступных публикациях. Я могу раздобыть имя адвоката, найти этого человека и выяснить, что заставило его заняться делом Чарли Вермильона.

Я размышлял об этом, следуя к дверям за доктором Андертоном. И тут заметил в одном из стоящих у стены деревянных шкафов нечто такое, от чего мои волосы встали дыбом.

За стеклом шкафа находилась выставка поделок, создателями которых были обитатели заведения. Я знал, что изготовление разного рода предметов входит в терапевтическую программу многих психиатрических больниц. В шкафу размещались небольшие скульптуры, керамика, рисунки, вышивка и вязаные вещи. На каждой вещице имелась дата её изготовления. Самые старые, как я успел заметить, датировались тридцатыми годами прошлого века. Среди экспонатов были и фигурки оригами. Я увидел целый зоопарк крошечных бумажных зверьков. Носорог, слон, лев и… копия кролика, найденного в спальне детей.

Через мгновение я стоял у шкафа, прижав указательный палец к стеклу. Перед набором фигурок находилась небольшая, сложенная углом картонка, на которой значилось: 1995.

Я лишился дара речи. Сердце в груди стучало тяжёлым молотом. И вот, словно со стороны, я услышал свои слова:

— Кто сделал эти фигурки оригами? Вермильон?

— О нет. Великий Боже, Чарли был страшно далёк от всякого рода искусства. Подобная работа уж точно выходила за рамки его способностей. — В докторе снова пробудились подозрения, и он спросил: — Почему вас это интересует?

У меня не было сил оторвать взгляд от кролика, и я не знал, как поступить. Андертон уже опустил забрало на шлеме своих бюрократических доспехов. Проймёт ли его, если я скажу ему правду? Назовёт ли он имя пациента, сделавшего этого кролика?

— Доктор Андертон, я должен вам кое в чём признаться…

Через тридцать секунд я понял, что совершил ещё одну и теперь уже окончательную ошибку. Андертона совершенно не интересовали мои слова, он был вне себя от того, что пал жертвой обмана. Больше всего его злило то, что предложение поучаствовать в телевизионном фильме оказалось с моей стороны чистым блефом. Я пёр напролом, требуя назвать имя пациента, создавшего зоосад из фигурок оригами. Я говорил, что нашёл такого кролика на туалетном столике моего сына. Я изложил ему свою гипотезу о том, что Чарли на самом деле не убивал близнецов Рамирес и убийцей был человек, сложивший из бумаги этого кролика.

— Для меня ваша теория выглядит совершенно дикой, — ответил он. — Я имею в виду этих девушек из Лас-Вегаса и всё такое прочее. Не представляю, как вы могли установить все эти связи?

Я сказал ему, что если мои мальчики умрут, их кровь останется на его руках.

Но и эти слова не заставили Андертона сменить позицию. Он по-прежнему долдонил о «святости» врачебной тайны и о «священном пакте» с пациентом о сохранении конфиденциальности.

— Скажите мне лишь одно, — умолял я, — этот человек уже покинул ваше заведение, кем бы он ни был? Сколько времени он здесь пробыл? Когда его освободили?

— Это не один вопрос, а три.

Я замолчал.

Андертон приложил палец к подбородку и уставился в пространство, словно придумывая повод для отказа. В конце концов, либо не найдя достаточно веской причины отказать, либо проявив на какой-то момент сочувствие, он сказал:

— Нет. Интересующий вас пациент в нашем заведении не находится. Поступил в 1983 году. Выписан в 1996-м.

— Что он сделал? За что сюда попал? Умоляю, скажите. Как его имя? Поймите, ведь речь идёт о жизни и смерти моих сыновей!