Мистерия в парижском омнибусе

Я не плачу, — шептала девушка, которая старалась изгонять прочь свои слезы.

—

Верро, ты невыносим, — воскликнул Амьен. — Я тебе запрещаю терзать эту малышку. Ты её замучил и расстроил своими глупыми разглагольствованиями. Позволь ей спокойно уйти. Возьми своё манто, Пия— продолжил Поль, — и отправляйся к себе домой на Рю Дефоссе Сен-Бернар… Наступает ночь, и на улицах становится небезопасно после захода солнца. Попытайся завтра прийти ко мне точно в полдень. Я обещаю тебе забаррикадировать дверь в мастерскую, и никто не сможет нас побеспокоить… у нас будет длинный сеанс.

Пия уже была готова уйти, и когда Амьен ей протянул на прощание руку, она склонилась, чтобы её поцеловать, по итальянской моде, но он отдёрнул руку и поцеловал её в лобик. Девушка побледнела, но он не сказала ни слова, и вышла, не смотря на Верро, который посмеивался исподтишка.

—

Мой дорогой, — начал он, как только Пия исчезла, — я сделал за один день больше открытий, чем сделали за век самые известные навигаторы… и последнее… самое курьёзное из всех. Я обнаружил только что, что эта переселённая с итальянских гор пастушка безумно влюблена в тебя. Она плакала, потому что полагала, что булавка была забыта в твоём кармане твоей любовницей. Пия ревнует. Следовательно, она тебя любит и боготворит. Опровергни это моё умозаключение, если ты на это осмелишься… или сумеешь это сделать.

—

Я не собираюсь ничего опровергать, но я тебе заявляю, что если ты будешь продолжать в том же духе, мы поссоримся.

—

Ладно, не волнуйся, но скажи мне, наконец, откуда она у тебя появилась, эта брошка, которую могла носить только персона, посещающая забегаловки, в которых подают почки в соусе за сорок су? Это что— воспоминание о любимой женщине? Я думаю, что

у тебя была веская причина для этого. Утверждают, что тебя недавно

видели в серьёзных салонах, где показываются молоденькие, хорошо воспитанные и образованные девушки, которые охотно бы вышли замуж за художника, лишь бы он только зарабатывал сорок тысяч франков в год, а твой доход уже должен приближаться к этой внушительной цифре. Но эти девушки не могут носить такие позолоченные побрякушки. Если ты хочешь, чтобы я завидовал тебе, расскажи мне об этом.

—

Верро, мой друг, ты говоришь глупости, и мне не следовало бы тебе отвечать, но нужно питать жалость и милосердие к умалишённым. Я готов тебе сообщить, что нашел эту булавку вчера вечером, в омнибусе, и что я её сохранил, как воспоминание о бедной девушке, умершей вчера, ведь она должна была служить ей, чтобы удерживать шляпку на её несчастной головке по время поездки.

—

Ах! Тогда поразмышляем! Это-украшение для празднично разодетых кухарок, а я тебя со всей ответственностью могу заверить, что чудесное создание, которое в этот момент располагается на одной из мраморных плит Морга, никогда в своей жизни не таскало корзин с провизией. Я скорее думаю, что её потеряла в омнибусе одна из её соседок.

—

Тогда я тебе её дарю, — ответил Амьен.

—

Я принимаю твой подарок, — воскликнул Верро. — Это — вещественное доказательство. Иногда достаточно самой маленькой вещицы… чего-нибудь, на что никто не обратил внимания, чтобы поймать убийцу… бумаги… запонка, забытая в театре на месте преступления… как это описано в известном романе «Преступление в Гранд Опера», это называется перст Божий.

—

Хорошо! Твоя страстишка будет удовлетворена… булавка твоя!

—

Называй это как хочешь-капризом… страстью. Но эта страсть к установлению истины принесла в мою голову одну идею, и я собираюсь проделать перед твоими глазами один опыт. Где Улисс? Иди сюда, ко мне, Улисс! Мяу! Мяу! Мяу! — мурлыкал Верро ласковым голосом.

—

Что ещё ты хочешь от моего кота? Не беспокой хоть его, я тебя прошу.

Улисс, привлечённый жестами горе-художника и следователя-любителя одновременно, уже подходил к нему медленно, степенно, как и подобает коту, который уважает себя, и является хранителем очага.

—

Не иди к нему, Улисс, — сказал Амьен. — Ты прекрасно видишь, что этот господин лишь посмеётся над тобой. У него нет ничего, чем он бы мог угостить тебя.

—

Я ему не принёс ничего вкусненького, это ясно, — пробормотал Верро. — Я не могу себе позволить подкармливать кошек моих друзей, но я могу их приласкать. Улисс — сытое и довольное животное, Улисс меня любит за мою доброту, а не за подачки. Позволь ему засвидетельствовать свою привязанность ко мне и потереться о мою штанину.

Говоря без умолку всякую ерунду, чтобы отвлечь внимание своего друга, горе-художник и кошачий дьявол по совместительству сел на скамеечку и протянул свою вероломную руку к ангорскому коту, который самонадеянно приближался к нему.

Амьен, хотя и наблюдал за действиями Верро, не увидел, что тот зажал между своими пальцами позолоченную булавку, скрыв позолоченную головку, и лишь острие булавки, как швейная игла, торчало перед пальцами, но со стороны это не было заметно.

Улисс это видел, но он это был любопытен и жаден— это самые безобидные пороки кошек из хорошего дома— и он приближался, чтобы обнюхать незнакомый предмет, который ему предлагал близкий друг его хозяина.