Мистериозо

Уставившись в зеркало, он пристально разглядывал свое лицо. Лицо как лицо. Никаких особых примет. Прямой нос, узкие губы, темно-русые коротко стриженные волосы, футболка, обручальное кольцо. Больше ничего. Даже лысина не вырисовывается. Мужчина средних лет. Двое детей-подростков. Никаких особых примет.

Никаких примет вовсе.

Он рассмеялся, и его смех отозвался пустым эхом. Горький, одинокий смех отправленного в отставку полицейского низшего звена.

— Происхождение сильного кровоизлияния в двух местах, в затылочной части головы, не установлено, — сказал Ульф Мортенсон.

Пауль Йельм спросил:

— Разве вы не разговаривали с заложниками?

— Мы делаем нашу работу, а вы делайте свою. Может, и разговаривали. Но скорее нет, чем да. По показаниям судебного врача, внутричерепные повреждения были нанесены стволом ружья. Вы вырвали оружие у раненого и ударили его по голове?

— Так вы не разговаривали с заложниками…

Мортенсон и Грундстрём теперь сидели плечо к плечу в обычной холодной стерильной комнате для допроса. Возможно, они разнюхали про уловку Брууна с магнитофоном. Они сидели молча и ждали, когда Йельм снова заговорит. Он продолжил:

— Падая, Фракулла уронил ружье на пол, и оно оказалось совсем рядом со служащим по имени Арвид Свенсон. Арвид Свенсон поднял его и прижал к голове преступника.

— И вы ему позволили?

— Я находился в пяти метрах от него.

— Но вы позволили ему прижать опасное заряженное оружие к голове безоружного человека.

— Никто не знал, в сознании он или нет, поэтому служащий Арвид Свенсон поступил правильно, забрав оружие. Конечно, остального ему делать не следовало. И я крикнул ему, чтобы он прекратил.

— Но ведь вы никак ему не помешали, не схватили за руку?

— Нет. Но он сам через некоторое время отложил ружье в сторону.

— Через некоторое время… это сколько именно?

— Столько, сколько мне понадобилось, чтобы выблевать весь завтрак.

Пауза. Наконец Мортенсон медленно и зло изрек:

— Итак, при выполнении самовольной миссии, в то время как вам следовало бы ждать приезда специалистов, вы вдруг выходите из игры по причине нарушенного пищеварения. А что если бы Свенсон застрелил преступника или если бы преступник очнулся, что тогда произошло бы? Вы оставили слишком много свободных нитей, никак не закрепив их.

— Перегибаете, — сказал Йельм.

— Что? — переспросил Мортенсон.

— Меня вырвало именно потому, что преступник был мною обезврежен. Ведь я впервые в жизни стрелял в человека. Надо полагать, вам это известно.

— Разумеется. Но только не в разгар чрезвычайно важной операции, которую вы по собственному почину решили осуществить в одиночку.

Мортенсон полистал свои бумаги и через некоторое время продолжил:

— Вот небольшая выписка из длинного перечня ваших действий, вызывающих подозрения. В общем и целом она выглядит так. Первое: вы вошли в здание один, несмотря на то, что спецназ был уже в дороге. Второе: вы крикнули без предупреждения, стоя прямо у двери. Третье: вы утверждали, что безоружны, в то время как прятали за поясом пистолет. Четвертое: ведя переговоры с преступником, вы лгали ему. Пятое: вы произвели выстрел из нерегламентированной позиции. Шестое: вы не разоружили преступника после выстрела. Седьмое: вы позволили отчаявшемуся заложнику злоупотребить оружием, в результате чего тот едва не застрелил преступника. Догадываетесь, какая перед нами встает проблема?

Откашлявшись, взял слово Грундстрём:

— Помимо этого формального списка есть еще кое-какие детали, заслуживающие особого внимания. Они тоже очень важны и касаются правил поведения и дисциплины. Отчасти имеется в виду недоверие к полицейским организациям, отчасти отношение к иммигрантам. А все вместе это открывает путь отвратительному вольнодумству, которому не место в рядах полиции. Я не говорю, что вы расист, Йельм, но ваше поведение и восторженный шум, поднятый вокруг вас средствами массовой информации, таит в себе опасность того, что подобные настроения, существующие подспудно внутри полицейского корпуса, обретут под собой твердую почву. Понимаете, о чем я?

— Вы хотите наказать меня в назидание другим?

— Не хотим, а должны. Факты говорят о том, что вы принадлежите к наименее морально устойчивому контингенту полицейских, вы умеете хорошо говорить, а думать — возможно, даже слишком, хорошо. Но наша работа проста: не только вычищать из рядов полиции отдельных полицейских с гнильцой, это само собой, но и следить за тем, чтобы недопустимые настроения не получали официального одобрения. В этом мы чертовски близки к полицейскому государству. И так же устроено общество в целом. Мы не даем кромешному аду вырваться наружу. Проекциями наших собственных неудач. Голос народа — голос единственно правильного решения. И кожей этого рыхлого общественного тела является власть порядка. Здесь, на тонкой грани между порядком и хаосом, и находимся мы, подвергаясь опасности со всех сторон. Если кожа где-то порвется, то все внутренности общества вывалятся наружу. Вы понимаете, к чему может привести ваше небольшое своеволие? Я на самом деле хочу, чтобы вы поняли.