Мистериум

— О да, мы делаем документы, — сказал Гай, — это так и осталось, только несанкционированное использование… — Он покачал головой. — Полагаю, я мог бы поручить это кому-нибудь ещё. Но всё ведь подписывается, Саймеон. Моё имя так или иначе обязательно появится на каком-нибудь бланке. Нет, конечно, когда он попадает в хранилище, он всё равно что пропал. — Гай улыбнулся. — Ты хоть раз видел Архивы? Мы зовём их Вавилонской Библиотекой. Однако до тех пор, если кто-то начнёт задавать вопросы…

Демарш кивнул. Он уже чувствовал себя виноватым за то, что спросил. За то, что подверг друга риску.

— Прости, — сказал Гай, — но ты никогда не производил впечатления авантюриста. Интрижки на стороне — это одно, но ты никогда не позволял им становиться между тобой и Бюро. Это какая-то особенная женщина?

— Я не собираюсь привозить её домой к Доротее. Только спасти ей жизнь.

Что было правдой. Его чувства к Эвелин Вудвард сводились к тому, что она не заслуживает смерти.  Они не проникали глубже, потому что он им этого не позволял.

Его тесть как-то раз предупреждал его насчёт женщин. Они опасны, — говорил он, похотливо ухмыляясь. — Они делают твёрдым то, что было мягким. И размягчают то, что было твёрдым.

На мгновение он задумался, какую именно твёрдость в нём удалось растопить Эвелин Вудвард.

На ветру было холодно, и Гай уже начинал нервничать. Кончик его «Victoire» разгорался, когда он затягивался, и табак потрескивал в холодном воздухе.

— Сколько ты можешь подождать?

— Неделю.

— Не слишком много.

— Я знаю.

Гай Маррис сделал последнюю затяжку и раздавил сигарету каблуком парадного ботинка.

— Зайди перед отъездом.

— Спасибо, — сказал Демарш.

— Пока рано благодарить.

Он подарил Кристофу игрушку, которую привёз из Ту-Риверс: Эвелин сказала, что она называется «кубик Рубика», и Кристоф был в восторге от того, в каких неожиданных направлениях он крутился в его руках. Он настоял на том, чтобы взять его в постель. Доротея повела его наверх, а Демарш остался попивать вечерний бренди со своим beau-père, своим тестем Арманом. Они сидели в библиотеке под взглядом более чем пяти сотен книг, собственности семьи Соссэр — по большей части переплетённые собрания проповедей, некоторые старше самого Армана. Демаршу никогда не нравилась эта комната.

Арман, задумавшись, сидел в своём кресле-коляске. Пять лет назад он пережил удар, который парализовал ему правую ногу и заставил оставить активную службу в Бюро. Мозг не пострадал, говорили доктора, но с тех пор он стал более отстранённым и менее склонным делиться своими мыслями.

Сегодня же бренди, похоже, развязало ему язык. Он медленно повернул голову и уставился на Демарша неподвижным птичьим взглядом.

— Саймеон… это было не слишком простое задание, не так ли?

— Вы имеете в виду расследование?

— Да. «Расследование». Мы так стесняемся слов. Простые слова опасны. Но сделай скидку для старика. Дыхание уже не то. Предпочитаю краткость. Тебе, должно быть, нелегко пришлось.

— Ну, я думаю, что проделал вполне достойную работу.

— Тяжело человеку разбираться с такими странностями.

Ты и половину не знаешь, подумал Демарш. Однако Арман до сих пор поддерживал свои связи в Бюро: он явно знал больше, чем думал Демарш.

— Конечно… — сказал он.

— И столько смертей.

— На самом деле не так уж много.

— Но будет много. И ты это знаешь.

— Да. — Он пожал плечами. — Стараюсь об этом не думать.

— Но думаешь. Об этом всегда думаешь. И если ты не думаешь об этом, то видишь это во снах. — Арман понизил голос так, что он превратился в бьющийся в грудной клетке низкий рокот. Демарш наклонился к нему, чтобы лучше слышать. — Я был на Мандан-ривер, — сказал Арман, — после восстания лакотов. Вам об этом не рассказывают а Академии, а? Нет, и ни в каких других школах тоже, только о том, что угроза была устранена. Осторожные слова. Благоразумные. Они не рассказывают, как выглядели лагеря со сторожевыми башнями над полузатопленной прерией. Как море травы раскидывается на многие мили. Не говорят, какая дождливая и грязная была та весна. Или какой запах распространяли печи, в которых сжигали тела. Тела мужчин, женщин и детей — я знаю, их не положено так называть, но это были они, или казались ими, невзирая на состояние их душ. Полагаю, их души поднялись к небу вместе с дымом. Тело легчает на пару унций, когда умирает… я где-то такое читал. — Его глаза потускнели. — Всё в нашей работе — испытание, Саймеон.

— Меня испытывают?

— Нас всегда испытывают. — Арман отхлебнул бренди. — Мы все кому-то подчиняемся, не только те, кого мы убиваем. Никто не жертва. Ты должен это помнить. Мы все на службе у чего-то большего, чем мы сами, и разница между нами и теми трупами лишь в том, что мы служим добровольно. И всё. И всё. Нас пощадили, потому что мы бросаем свои тела на алтарь каждый день, и не только тела, но и наш разум и нашу волю. Помни клятву, которую ты дал, вступая в Бюро. Incipit vita nova. Начинается новая жизнь. И ты оставляешь свой крошечный самодовольный интеллект позади.