Мистериум. Полночь дизельпанка

Мой «майбах» (нет-нет, не «цеппелин», а старый добрый «W5») стоял возле тротуара. К нему подкатили на велосипедах двое мальчишек и стали заглядывать внутрь. Братья Пайфер. Я их помнил, они меня – нет, несмотря на то что мне была поручена доставка. Для них всегда все заново. Бесконечное детство. Можно позавидовать, если не знать, что они сожгли дом, в котором заживо сгорели их родители и шестимесячная сестренка. Сожгли баловства ради, по недомыслию. Вижу их здесь уже не первый раз. Вероятно, Хозяин до сих пор не решил, что с ними делать.

Я закурил сигарету. В Послесмерти это полезная привычка. Тени недолюбливают дым. Может быть, им чудится в нем злая пародия, издевательский намек на еще более зыбкое, совсем уж эфемерное существование. А может, дым просто искажает и без того перекошенную реальность.

Я подошел к «майбаху» и выдохнул в сторону братьев-поджигателей. Они отскочили и принялись швырять в меня комьями грязи, похожими на сгоревшие волосы. Вот недоноски. Вредные, назойливые и никому не нужные – но пока не настолько, чтобы истлеть.

Я на бешеной скорости двигался внутри гигантской тени Берлина. Еще одна проекция моей памяти… однако не только моей, и в этом таилась страшноватая неопределенность. Тут-то никто не поручился бы за мою «надежность», даже я сам. Но Хозяин, видимо, счел ее удовлетворительной. Ведь и мы в обычной для нас жизни, садясь в таксомотор, доверяемся водителю и, как правило, попадаем в нужное место. Как правило. Но не всегда. Мало ли что случается по дороге…

Ездить в Послесмерти можно очень быстро, когда привыкнешь к мельтешению теней. Поглощая сумерки, поглощаешь и их. Сигаретный дым тут уже не помощник, он всего лишь застилает поле зрения и мешает отличить иллюзорное препятствие от реального. Попробуй не жмуриться, врезаясь в какой-нибудь восьмитонный «хеншель» на встречной скорости под сто пятьдесят километров в час. Перед столкновением непроизвольно сжимаешься; само мгновение, когда тень проходит сквозь тебя, не сравнить ни с чем. Я называю это поцелуями призраков. И в этот раз их было предостаточно. Мое сознание изнывало от жестокой щекотки. Тогда зачем я делаю это, спросите вы. Чтобы почувствовать себя живым.

Сворачивая на Мантойфельштрассе, я сбросил скорость. Начиналась самая ответственная часть работы, и, значит, уже было не до шуток. Еще ни разу я не подвел Хозяина, и не хотелось проверять, какими будут штрафные санкции, если подведу. Дом номер тридцать один стоял при пересечении с Вольдемарштрассе. Я остановил «майбах» за углом, в нескольких десятках метров от перекрестка, и одолел расстояние до подъезда пешком, изучая обстановку.

По пути я не мог не заметить, что в цокольном этаже северного крыла разместилась картинная галерея. За дымчатыми стеклами были видны призраки картин, а афиша на двери возвещала скорое открытие выставки некоего Отто Дикса, «известного художника из Дрездена». Выставка в целом называлась «Видения Апокалипсиса», а картина на афише – «Берлин 1945 года». Она изображала разрушенный до основания город. То, что осталось от улиц, утюжили танки с дьявольскими красными звездами на башнях. Повсюду валялись трупы.

Ненавижу такое, с позволения сказать, искусство. Что за упадническая мазня! Если ты действительно одержим видениями, тебе самое место в клинике Вайссензее, где, как я слышал, успешно лечат подобные расстройства. А если ты забавляешься с темными сторонами своего «я» и выплескиваешь на ни в чем не повинные холсты все то, чего не хватило духу совершить в действительности, тогда увольте меня от созерцания чужих духовных экскрементов. Может, я ничего не понимаю в этой жизни? Ну что же, найдите себе более понятливого собеседника.

То, что на этот раз клиент не совсем обычный, стало ясно сразу. Во-первых, перед подъездом стояли две хорошо известные мне машины людей из гестапо. Случайность? Вряд ли. Политические экстремисты в «Третьем рейхе» не настолько активны, чтобы представлять серьезную угрозу для державы, но государственный переворот в России надолго останется в памяти тех, для кого интересы отечества не пустой звук. Подозреваю вдобавок, что некоторых заседающих в рейхстаге мужей, подверженных гнилому либерализму, все еще гложет чувство вины за нашу причастность к тем событиям, хотя прилюдно никто в этом ни за что не признается. Тут что-то вроде фигуры умолчания в двусторонних отношениях. (Иногда, каюсь, меня посещают неправедные мысли: вот бы кто-нибудь поджег рейхстаг, это пристанище политических импотентов, препятствующих полному и окончательному расцвету тевтонского духа!) Как бы там ни было, между Германией и СССР имеется соглашение о выдаче государственных и уголовных преступников, которое выполняется всегда. Ну, почти всегда. Иногда тела не выдаются и превращаются в дым в печах местных крематориев, однако это уже никому не интересно. Опять-таки: почти никому.