Мистическая сага

Кто-то понимающий сразу признал бы в нём домового, причём – старинного, уважаемого. Рыжая окладистая борода до пояса, косматые лохмы и нависающие на глаза кудлатые брови – тому свидетельство. Это тебе не клочковатая щетина, как у какого-нибудь трёхсотлетнего молодняка. Да и одёжа на нём была соответствующая. Не кургузая одежонка, как это сейчас принято у современных подъездных да квартирных – клубные пиджаки, костюмы с люриксом – тьфу ты! Модные плащики, фасонистые шляпы да туфли лаковые, со скрипом. Срамота одна! У этого старичка всё было настоящее, тыщелетнее, хотя слегка и подвылинявшее: добротный шерстяной армяк с шапкой мурмолкой, мягонькие юфтевые сапоги с расшитыми отворотами да косоворотка из натуральной пряжи. Правда, это всё, в основном, на выход. К гостям, так сказать. Или когда сам в гости к иным домовым ходишь. А на кажэн день была у него – кроме ещё одной небольшой закладочки в сундучке – конопляная рубаха, стёганная куфайка и штаны, свалявшийся заячий малахай да кирзовые сапоги. От одного казака ему вещички эти досталися – от Акима, бывшего хозяина этой хаты. Который в 30-е годы честно отсидел за своё казачество. Уж очень удобно одевали тогда лагерных зэков – всё такое, что сносу ему нету и никакой ветер не продует. Самое то – лес валить.

К слову сказать – не за просто так ему эта одёжа досталася. Ведь Михалап – так звали этого домового – потащился вслед за Акимом на эту самую зону. Помогал ему там, чем мог, ютясь в его хлипком фибровом чемоданчике. А и чем мог-то? Так, по мелочи – лежак ему помягче сделать, вшей извести да уголовников, что харч у Акима отнимали, слегка наказать. Одного он удачно с дерева свалил – тот насмерть разбился. Другого закружил заговром-круженницей и в лес завёл – там его охранник и пристрелил. Как беглеца. Третий уголовник сам себе руку циркуляркой на лесопилке отхватил. Ту, которой еду у Акима выхватывал. Уголовники народ ушлый, они быстро сообразили, что к чему. Сказали – «Аким слово знает», и больше его не трогали. Вот он и выжил – хоть и на слабом харче, но на целом, а не переполовиненном всякими хмырями. А известно, сколь там на зоне народу-то от голода сгинуло, пока уголовники харю себе наедали. Тьма!

Так они и вернулись с Акимовым чемоданчиком обратно в эту хату – к детям и внукам Белоглазовым. А они, к слову сказать, не больно-то и ждали своего сидельца. Честно говоря, они его даже чурались. Мало того – фамилию свою – Белоглазовы, за то время, пока он лес валил, потихоньку сменили, затерев пару букв в конце. И стали вместо – Белоглазы. Чтобы совсем уж отмежеваться от сидельца Акима. Воспротивиться этому беззаконию и отказу от их старинного казачьего рода – где-то даже дворянского, хоть и обедневшего – было некому. Жена Акима, Настасья, не выдержав бед, быстро угасла, оставив деток на бабку да на дедку. За что Михалап немного и себя винил – оставил дом без пригляда, вот в нём и пошло всё наперекосяк. А теперь какие же Акимовы дети да внуки казаки? Так, одно название. Да и название-то уже не то. Они ведь в комсомолию да в пионерию бегом позаписались. Стали друзьями партийцев, которые все старые сословия отменили. Чаще – вместе с жизнью. Потому теперь Белоглазы казачьих традиций не знали, а которые знали и те позабыли. Даже слово «казак» они и то с ошибками пишут. И даже вольных казачьих песен не знают. А как их Аким-то пел, на гармошке играючи – заслушаешься:

"Ой, за тума-а-а-ном нычогой нэ выдно, ой да за тума-а-а-но-о-ом нычогой нэ вы-ыд-ыдно. Тильки выдно дуба зэлэного, ой да…"

Да-а, измельчал род. Так что фамилия Белоглаз для этих променявших своё вольное житьё на неволю – самое то.

К слову сказать, казака этого, Акима, давно уж и на свете-то нет. Только память и осталась, что песни да его стёганная куфайка с сапогами кирзовыми, которые домовой хранил. К тому ж – Михалап, так сяк, даже и на гармошке играть выучился. Вон она – за трубой в холстинке лежит. Иногда достаёт, наигрывает для гостей. Белоглазы выкинули, а он подобрал.

За своё родовое гнездо, в котором выросли целые поколения казаков-Белоглазовых, его измельчавшие внуки Белоглазы тоже не больно-то держались. Как только их родители померли, так и продали Акимову хату. А деньги меж собой поделили – на машины да квартирные ипотеки. Пуст дом остался. И выморочен. Не без его, Михалапа, участия, конечно же. Не люб ему теперь никто.

Так и простоял дом пять лет.

А потом купили его одни – даже в хату не заходя – чтоб их свело да скорчило! Но этих новых хозяев, пришлых людей с московских земель, Михалап скоренько выжил. Нечего им в казачьей хате делать – кацапским рылом не вышли.

Он до сих пор со смешочком вспоминает те свои проделки.

У Михалапа тогда всё в ход пошло – и горели эти московиты, и потолок у них обваливался, и электричество, что ни день, искрило да перегорало. А самое главное – ночами он им спать не давал. Углы и стены хаты так трещали, будто вот-вот обваляться. И ведь обвалились однажды. Пол у них под ногами волнами ходил, а в окна чудища заглядывали. В общем, сбежали они. Ни дна им, ни покрышки.