Город встает вокруг, камни сбрасывают узы твердости, вечности ради вещества сновидений и смертности символов. Башня, что высится над городом, над закатным прибоем, башня всего, чем мы были или могли бы быть, не будь мы мертвы, резонирует, камень дрожит в ритме песни. Вновь пробужденные песнею песнопевца, мы вьемся словами его вокруг этой башни, достигая небес и падая, падая вечно и навсегда в радость и горе времен, в плоть дней, в слова, рожденные на языке песнопевца, башни всех костей утра, падая вечно и навсегда в великолепный хаос мира.
РИЧАРД ПАРКС
Как завоевать леди Смерть
Джасса, сын Нобана, юноша привлекательной наружности, не отличался большим честолюбием. А если выразиться точнее, мечтал он только о том, чтобы добиться расположения леди Смерти и покорить ее. И это его желание, мягко говоря, приносило лишь разочарование.
В полдень Дня очищения люди вдоль дороги Аверсы представляли собой по городским меркам всего лишь обычную толпу. Большинство жителей Торнолла в такое время постарались по возможности остаться дома. Кто же оказался в этот час на улице? Либо те несчастные, чьи родственники или друзья попали в руки леди Смерти, либо те, кому не удалось отложить дела, или же трижды несчастные, жизнь которых была настолько убога, что им доставляло удовольствие наблюдать любые мучения, не затрагивающие их лично. Какие бы причины ни привели сюда людей, все они быстро расступались перед Часовыми, как традиционно именовались стражники императорского правосудия.
Джасса сидел в углублении на верхушке полуразвалившейся древней стены, которая шла вдоль такой же древней улицы. Вряд ли кто-нибудь в городе помнил, почему дорогу Аверсы назвали в честь исключительно мифического существа и почему вдоль нее некогда выстроили массивную стену. Джасса этого не знал. Не знал он и предания о том, как члены семьи леди Смерти стали потомственными палачами, исполнителями императорской воли в Торнолле. Но ему это было и неинтересно. Значение имело лишь то, что леди Смерть, которую, по слухам, звали Азерафель, похоронив отца, осталась единственным потомком благородного рода. Теперь все права и тяготы легли на ее плечи, и сегодня он должен был ее увидеть.
Джасса испустил вздох влюбленного, и снова в голову пришла мысль, как постоянно возвращающийся обрывок особенно навязчивой мелодии.
Это было невозможно. Азерафель покидала семейные владения только в День очищения, и, согласно старинному закону, лишь представители самого императора могли к ней приблизиться. Всем остальным грозила немедленная смерть. Джасса понимал, что подобные меры предосторожности предпринимались ради ее собственной безопасности, тем не менее это значительно осложняло ситуацию. А объявиться на пороге дома девушки собственной персоной вообще было делом невообразимым.
Однако это не значит, что он не пытался. Привратник оглядел тогда Джассу с ног до головы и, сделав единственно возможный вывод, прогнал парня прочь. А теперь он сидел и ждал. Чтобы просто увидеть ее. Больше ему не на что было рассчитывать.
«Дорогу!» — прокричал Часовой, но, вообще-то, команда была излишней. Путь и так был практически свободен. Большинство остававшихся на улице горожан уже ушли прочь с дороги и теперь окружали старинную площадь. Часовые, сверкая сталью и бронзой, заняли позицию по четырем углам. Затем доставили Сооружение. Упряжка ладно подобранных черных меринов протащила его по дороге Аверсы до середины площади прямо к монументальной статуе Сомны Сновидящей.
Джасса не обладал талантом своего отца к кузнечному ремеслу, однако хорошо разбирался в практическом использовании металлоконструкций. Сооружение состояло из платформы, поднятой примерно до высоты плеча, и гладкого стального короба, установленного прямо под круглым отверстием в ее центре. Сам механизм работал на пружинах, хотя, вообще-то, большая часть рабочих деталей пряталась внутри платформы. Этот механизм был снабжен рычагом, прилаженным на поверхности платформы рядом с кучером. Жертва засовывала голову в стальной короб под отверстием, механизм приводился в движение, шея несчастного мгновенно вытягивалась на максимальную длину и затем аккуратно перерубалась в основании скрытой от глаз режущей пластиной. Безболезненно или, по крайней мере, настолько быстро, что боль уже не имела значения. Во всяком случае, пожаловаться никто не мог.