Мистические истории. Ребенок, которого увели фейри

Я натянуто улыбнулся и покачал головой.

«Вот те раз! – воскликнул юноша. – У синьора на лбу ссадина. Как вас угораздило?»

«Лампа погасла, я оступился, налетел на угол», – скороговоркой ответил я.

Они обратили внимание на мой бледный, нездоровый вид, но рассудили, что это последствия падения. Одна из женщин сбегала в дом и вернулась с маленьким пузатым пузырьком, заполненным каким-то зеленоватым снадобьем.

«Вотрите чуток в больное место, – наказала она. – Верное средство, священный елей, любую рану заживляет! Этому бальзаму больше ста лет – достался нам от моей бабки».

Я с сомнением покачал головой, однако подчинился и потер ссадину странно пахнувшим зельем. Не сказать, чтобы оно произвело чудодейственный эффект.

Моим благодетелям пора было отправляться на ярмарку. Нагрузив повозку всякой всячиной, они сами тоже залезли в нее и расселись сзади по лавкам, так что перёд ее задрался кверху; паренек встряхнул вожжами, и старая косматая коняга потрусила вперед; на прощание мне помахали платками и шляпами. Святой отец любезно предложил отвезти меня в своей двуколке, я рассеянно кивнул, сел с ним рядом, и мы поехали следом за шумной повозкой крестьян – по узким раскисшим проселкам, под мокрыми ветвями, то и дело задевая боками живые изгороди и стряхивая с них капли дождя. Священник был исключительно разговорчив, но у меня так болела и кружилась голова, что я почти не слушал его. Один раз я все-таки глянул назад, на заброшенную виллу – огромную темную глыбу посреди сверкающей зелени конопляных и кукурузных полей, – и при виде ее зябко поежился.

«Вам нездоровится, – заметил священник. – Должно быть, простыли в проклятой гнилой развалине».

Мы въехали в город, запруженный повозками и крестьянами, пересекли рыночную площадь с импозантными старинными зданиями, обвешанными гирляндами из жестяной утвари, лука, цветных тряпок и бог знает чего еще, и священник высадил меня возле моей гостиницы с тремя пилигримами над дверью.

«До свидания, до свидания, a rivederci!» – крикнул он.

«A rivederci!» – слабо отозвался я. Я чувствовал себя пришибленным и больным. Расплатившись, я не мешкая отослал свой багаж. Мне не терпелось покинуть этот город: интуитивно я понимал, что вот-вот слягу и надо успеть добраться до Венеции, пока есть силы.

Интуиция меня не подвела: на другой день после приезда в Венецию я слег с лихорадкой и не мог справиться с ней много недель.

«Вот что значит задержаться в Риме до июля!» – говорили мои друзья, и я не спорил с ними.

Уинтроп умолк, обхватив голову руками. Никто из нас не проронил ни слова – все были в замешательстве.

– Та ария… которую я услышал ночью на вилле, – после паузы сказал он, – и ее начальные слова, точно такие же, как на портрете, «Sei Regina, io Pastor sono», глубоко врезались мне в память. Чего я только не предпринимал, чтобы выяснить, существует ли такая ария! Я опросил множество людей, перерыл с полдюжины музыкальных архивов – и нашел арию, даже несколько арий, на те же слова, вероятно, положенные на музыку разными композиторами. Но всякий раз, когда я пытался сыграть арию на фортепиано, оказывалось, что музыка не имеет ничего общего с той, которая звучала у меня в голове. И по мере того, как воспоминания о моем приключении стали терять остроту, я, естественно, начал думать, не пригрезилось ли мне все это, не жертва ли я ночного фантазма, посетившего меня вследствие перевозбуждения и лихорадки, вследствие нездорового желания соприкоснуться с чем-нибудь необычным, сверхъестественным. Понемногу я свыкся с мыслью, что вся история с портретом – плод моей воспаленной фантазии. Откуда взялась мелодия в моей голове, объяснить я не мог, поэтому просто махнул рукой и старался не думать об этом. Однако сейчас, когда я нежданно-негаданно услышал от вас ту самую арию… когда убедился, что она существует не только в моем воображении… все связанные с нею обстоятельства нахлынули на меня с новой силой. Вот и не верь после этого! Как не поверить? Скажите же мне! Правда это или вымысел?.. Так или иначе, – заключил он, быстро встав с места, взяв свою шляпу и постаравшись придать голосу оттенок беззаботности, – надеюсь, вы не будете на меня в обиде, если я попрошу вас никогда больше не исполнять при мне эту вещь?

– Обещаю вам, – ответила графиня, сжав его руку. – Я и сама теперь чувствовала бы себя не в своей тарелке, исполняя ее. К тому же сравнение было бы очевидно не в мою пользу. Ах, дорогой мистер Уинтроп, знаете, а ведь я, пожалуй, согласилась бы провести ночь на вилле Негри, чтобы услышать арию времен Чимарозы в исполнении певца минувшего столетия!

– Я знал, что вы не поверите ни одному моему слову, – только и сказал на это Уинтроп.

Amour Dure Из дневника Спиридона Трепки

Часть первая

Урбания[148], 20 августа 1885 года