Мистические культы Средневековья и Ренессанса

Я приведу тому поразительные примеры: итак, евхаристия была для манихеев только церемонией акции милосердия в память мистического распятия Спасителя[304]; затем Манес умышленно смешал восточные доктрины с учениями апостолов и гностиков, а также с платоническими идеями, заменив премудрость Софию (греч.)[305], которой Бог, отец этой премудрости или разумности, сообщал росток творения и силу порождать материальный мир[306], страждущим Иисусом, который висит на всех деревьях и ползает в растениях[307]. И как совершается эта странная мистерия? Следующим образом.

Пребывающий в воздухе Святой Дух распространяет по земле свои духовные истечения, которые находят волокна и корни растений и, проникая в них, поднимаются в ветви, а, проходя по цветам и фруктам, становятся страждущим Иисусом, поскольку их срывают, едят, заставляя так страдать от скорби[308].

Согласно манихею Фавсту, против которого Святой Августин начал в высшей степени любопытную полемику, именно страждущий Иисус является спасением и жизнью людей[309]; но душа, по одному незапамятному мнению, осквернена или очищена пищей: то, что ее оскверняет, это частицы плоти и крови животных, частицы, разжигающие вожделение, и истинные семена пороков у людей; то, что ее очищает, это растения и фрукты, поскольку последнее питание не содержит ни возбуждающего аппетита, ни вожделеющего. Отсюда у некоторых манихейских сект аскетическая жизнь и полное воздержание от мяса животных[310]. Пифагорейство, как видно, не стало чуждым в этом посыле и для манихейской системы.

Все вышеперечисленное позволяет увидеть, что ловкий вождь манихейства не устанавливал свое учение на непристойности и пороке, о чем говорили некоторые авторы. Я охотно признаю, что сектанты злоупотребляют системой, особенно когда она предоставляет такое преимущество; но никогда не поверю, что глава философской или религиозной школы берет за основу вещь, низводящую людей до скотского уровня. Наоборот, только мистический спиритуализм, как мне кажется, составляет основу манихейской доктрины. Манихеи, по словам одного историка[311], обладают благоговением ко всем вещам из-за присутствия в них Иисуса Христа; и замещают повсюду божественную любовь на богобоязненность[312].

И действительно, здесь нечто подобное квиетизму, призрак которого пробудился одним прекрасным утром XVII века в изголовье знаменитого французского епископа[313]. Можно разделять эту искусную мысль, каковой мы обязаны нашему историку господину Франтену (M. Frantin)[314], высказавшему ее в своей заметке, любезно почтившей первую часть этого произведения.

Как бы то ни было, ИИСУС СТРАЖДУЩИЙ, КОТОРЫЙ ВИСИТ НА ВСЕХ ДЕРЕВЬЯХ И ПОЛЗАЕТ ВО ВСЕХ РАСТЕНИЯХ, имеет поразительную аналогию с МЕТЕ, КОТОРАЯ ЗАСТАВЛЯЕТ ПРОРАСТАТЬ И ЦВЕСТИ[315]. Я не завершил устанавливать родственную связь гностицизма с доктриной Манеса; но уже, как мне представляется, достаточно прояснил вопрос, чтобы было заметно соответствие двух учений. Теперь постараюсь восполнить это родство, сообразуясь с эпохами.

Гностицизм казался угасшим после III столетия; но это исчезновение было скорее внешним, нежели реальным: передача его стала секретной либо внутри Церкви, либо внутри семейств, как иудаизм, сохраняющийся на протяжении веков и господствующих религий. Более того, гностицизм смог увековечиться, слившись с манихейством и уступив ему шаг[316]. Так, разукрашенное и сверкающее богатством заимствований манихейство пустило глубокие корни. Оно обладало, по словам Боссюэ[317], очарованием и неслыханными иллюзиями, чтобы обманывать простодушных, пусть даже проходили долгие времена без знакомства с ним. Но понапрасну римское законодательство ополчалось на манихеев с 372 по 428 год[318]; понапрасну Валентиниан и Феодосий I их строго наказывали, Гонорий объявил манихейскую доктрину государственным преступлением, а Феодосий II их запретил жесткими законами: они распространялись все больше и больше, как если бы преследование являлось наиболее благоприятным питанием для такого рода пожара.