Мистическое кольцо символистов

Склонив голову к плечу, он задумчиво перебирал бородку, прикидывая, как лучше ответить, ибо не мог открыть ей, не разрушая тщательно создаваемого образа, что люто, бешено, почти так же сильно, как некогда слюнявого Алешу в наглаженном матросском костюмчике, ненавидит звезду символистов.

Андрей Белый! Да какой он Андрей! Да еще Белый! Борька Бугаев, вот он кто такой. Тот самый истеричный юнец из усадьбы Танеевых, стихами которого так восхищалась Анна Рудольфовна. Дальше – больше. Теперь Минцлова не только восхищается творениями Белого, но и делает из него пророка. Из него, и из Иванова. Хороши пророки! Питерский всезнайка Вячеслав Иванов, и московский кривляка Борька Бугаев!

За Бугаевым Лев следил с самого первого дня, как только увидел у старика Танеева. Прежде всего поразила Льва его внешность. Еще не зная странного характера Бориса, Лев издали с любопытством рассматривал высокую тонкую фигуру, всю будто бы сотканную из воздуха, белокурые локоны-нити, нимбом светившиеся над головой, непрестанно жестикулирующие нервные руки, не знающие ни секунды покоя. И глаза. Бесподобные васильковые глаза, каких он раньше никогда ни у кого не видел.

Они были похожи – оба высокие и беловолосые, но полный и неуклюжий увалень Лев был словно пародией на эльфоподобного Бориса. А столкнувшись с Бугаевым в деле разбора книг, Лев еще больше удивился, услышав высокопарную, пространную речь, то и дело сворачивающую от основного предмета обсуждения в самые разные и неожиданные стороны и напоминающую любимый дедов кушак, распавшийся от ветхости на многочисленные нити.

Больше похожий на ревность, интерес к Борису был так велик, что Лев узнал адрес профессора Бугаева и подолгу крутился около дома на Арбате, прислушиваясь к разговорам и присматриваясь к обстановке вообще. И от оживленно беседующего дворника и его приятельницы – кухарки Бугаевых, Лев узнал, что профессор Бугаев с женой друг друга терпеть не могут, буквально войну ведут, а Боречка мечется между родителями, стараясь одновременно угодить и маменьке и папеньке.

И притворяется Боречка перед маменькой, что не любит папеньку, а перед папенькой – что терпеть не может маменьку. И что маленький, бывало, вдруг начнет выламываться, изображая из себя шута. А то наденет белую маску и ходит по квартире, не снимая, словно идиотик. А как-то читал Борис Николаевич книгу, да вдруг отбросил, да грянулся об пол и ну валяться, бить кулаками по паркету и рыдать. Горничная после уж подняла оброненное – а это томик стихов Александра Блока. Вот как хочешь его, Бориса Николаевича, так и понимай.

Был у Льва специальный альбом, куда вклеивал вырезки из газет, если встречал хоть малейшее упоминание о Бугаеве – Белом. И томики стихов собирал – не пропустил ни одного издания. И, сравнивая его и себя, искренне не понимал, чем этот Бугаев лучше. Отчего его любят, печатают, боготворят, превозносят до самых небес. Минцлова вон собралась делать из Белого своего пророка. А того не понимает, что на роль пророка Белый вовсе не годится. Слаб он. Не человек, а сплошное недоразумение. Интеллигентская рефлексия в чистом, незамутненном виде.

Пророком Анны Минцловой должен стать он, Лев Тихомиров. Сильный духом и телом. Бескомпромиссный. Волевой. Ни перед чем не останавливающийся. Единственным пророком, безо всяких там изнеженных питерских эстетов Вячеславов Ивановых. Но Ольге Павловне знать об этом не надо. Для нее нужна безобидная легенда.

– Я одинаково хорошо знаком со всеми в «Скорпионе», но не имею возможности там часто бывать, – расплывчато проговорил Лев, поглаживая тонкую девичью руку. – Когда-то я очень дружил, – последние слова он выделил интонацией, – с одним человеком из издательства. Да, к несчастью, рассорился.

– Этот человек – Амалия Коган? – упавшим голосом осведомилась Долли.

– Отчего вы так подумали? – Тихомиров удивленно вскинул пшеничную бровь. – Вовсе нет. С Амалией я знаком гораздо меньше, чем с остальными сотрудниками. Знаю о ней только по газетным заметкам.

Долли решила до поры до времени не рассказывать о необыкновенной осведомленности Синей Гусеницы и отстраненно откликнулась:

– Мне отчего-то показалось.

– Нет, с госпожой Коган я почти не знаком, – мягко повторил букинист, целуя тонкие девичьи пальцы.

И Долли сделала вид, что поверила. Лев явно лукавил, ведь откуда-то Синяя Гусеница знала имя Модеста Рюмина, стихи которого Лев позже собирался опубликовать в «Скорпионе». Но Долли предпочла не обращать внимания на странное несоответствие. Лев был так близко от нее, что, казалось, закрой глаза – и случится то, что должно случиться.

Не удержавшись, Долли на секунду мечтательно зажмурилась и вдруг почувствовала на своих губах его губы. Они были сухие и твердые, и пахли аптечной лакрицей.

И в следующий момент Лев уже не просто касался губ девушки, он притянул ее к себе, жадно впившись в приоткрытый рот.

Ответив на страстный поцелуй, Долли все же легонько отстранилась, не допуская продолжения.