— Я хочу рассказать тебе о Рее Харрисе, — сказал Джимми. Говорил он так тихо, что Дейву приходилось наклоняться к нему. — Рей Харрис был моим приятелем, Дейв. Он навещал меня в тюрьме, заходил к Марите и Кейти и моей матери узнать, не надо ли чего. Он делал все это, и я считал его своим другом. Но на самом деле поступал он так, чувствуя себя виноватым. А виноват он был в том, что, когда его сцапали и поприжали, он настучал на меня полиции. Он очень мучился своей виной. Но вот когда он стал ходить ко мне в тюрьму, то через несколько месяцев произошла странная штука. — Джимми заглянул в лицо Дейва и помолчал, чуть склонив голову к плечу. — Я полюбил с ним беседовать, полюбил — и все тут. О чем только мы с ним не говорили — о спорте и о Боге, о книгах, о женах и детях, обсуждали политические новости тех лет — все на свете. Рей был из тех парней, с которым обо всем переговорить можно. Ему все было
Дейв увидел иссиня-черный лоскут реки — освещенный отблесками с моста, лоскут этот отражался в зрачках Джимми.
— Зачем ты все это мне теперь рассказываешь, Джимми?
Джимми ткнул пальцем Дейву через плечо:
— Я заставил его встать на колени на этом самом месте и выстрелил в него дважды: один раз в грудь, а второй — в горло.
Отделившись от стены возле двери, Вэл подошел к Дейву слева. Он двигался медленно, и за спиной его маячили сорняки. Горло Дейва сжалось, внутри все пересохло.
Дейв сказал:
— Послушай, Джимми, не знаю, чего ты...
Джимми сказал:
— Рей молил меня. Во имя нашей дружбы. Он сказал, что у него сын. Жена. Что жена его беременна. Что он скроется. Что я больше никогда не увижу его. Он умолял меня пощадить его жизнь, чтоб он смог увидеть будущего ребенка. Сказал, что он знает меня, что я хороший человек, что это против моей природы. — Джимми взглянул вверх на мост. — А мне хотелось сказать ему в ответ, что я тоже любил свою жену, а она умерла, и виноватым я считаю его, а потом существует закон: если хочешь жить долго, не выдавай друзей. Но я ничего не сказал ему, Дейв, слишком сильно текли у меня слезы. Вот ведь какая жалостливая картина. Он хлюпал носом. Я хлюпал носом. Глаза бы мои не глядели.
— Так зачем же ты убил его? — спросил Дейв, и в голосе его ясно прозвучало отчаяние.
— Я ведь сказал только что, — произнес Джимми, словно объясняя что-то несмышленышу. — Существует закон. Два последних года жизни моей жены прошли без меня. А этот чертов Рей отлично знал, что правило номер один в нашем деле — не выдавать друзей.
Дейв сказал:
— Да что, ты думаешь, я такого сделал, Джимми? Скажи мне.
— А когда я убил Рея, — сказал Джимми, — чувство было такое, словно меня нет. А Господь смотрит сверху, как я раскачиваю тело и кидаю его в воду. И только головой качает. Не очень сердито. Ему неприятно, но он ничуть не удивлен. Так смотришь на щенка, который наделал на ковер. Я стоял на этом самом месте, чуть дальше воды, чем ты сейчас, и я видел, как Рей тонет, понимаешь? Наконец голова его исчезла, в последний раз, и мне вспомнилось, как мальчишкой я думал, что если нырнуть поглубже в очень глубоком водоеме, то можно вынырнуть с другой стороны земли. Так я себе представлял земной шар, понимаешь? Что голова моя выскочит с той стороны, и я увижу звезды и черное небо, и я полечу туда, упаду в пространство и буду парить в нем, летать миллионы лет в ледяном мраке. И когда Рей исчез, мне так и подумалось, что он будет тонуть, тонуть, пока не провалится в эту дыру, не станет плыть в пространстве миллионы лет...
Дейв сказал:
— Я знаю, что ты думаешь, Джимми, но ты ошибаешься. Ты думаешь, что я убил Кейти, ведь правда? Ты это думаешь?
Джимми сказал:
— Молчи, Дейв.
— Нет, нет, нет! — воскликнул Дейв, внезапно увидев пистолет в руке Вэла. — К гибели Кейти я
Они хотят меня убить, понял Дейв. О господи, нет! Ведь к этому же надо как-то подготовить. Нельзя же выйти из бара, чтобы сблевать, и вдруг узнать, что это, оказывается, все, крышка. Нет. Мне надо домой. Надо все выяснить с Селестой. Поесть, в конце-то концов!
Джимми сунул руку в куртку и вытащил нож. Когда он обнажил лезвие, рука его немного дрожала, и верхняя губа тоже, и край подбородка, Дейв видел это. И это была надежда. Не дать его сознанию закоснеть. Единственная надежда.