Мистик-ривер

— Моя жена — администратор передвижных театров, — спокойно пояснил он, — и менеджер антреприз, понимаете? В прошлом году по стране ездил «Король танца», где менеджером была она. В таком вот духе. А в этом году это, кажется, «Анни хватает пистолет». Строго говоря, я не совсем уверен, с чем именно она разъезжает в этом году. Странная мы были пара — я имею в виду, в смысле профессий. Можно ли представить себе занятия более противоположные?

— Но вы любили ее, — сказала Аннабет.

Он кивнул:

— Ага. И все еще люблю. — Он вздохнул и, откинувшись на спинку стула, выдавил: — А парень, которому я посылал штрафы… — У него пересохло в глотке, и он покачал головой, чувствуя вдруг неодолимое желание сбежать с этого крыльца, из этого дома.

— Был вашим соперником? — мягко сказала Аннабет.

Шон вынул из пачки сигарету и, закурив, кивнул.

— Как вы мило это сформулировали! Да, назовем это так. Соперник. У нас с женой некоторое время тому назад начались нелады. Мы мало виделись, и все такое. Ну и этот… соперник охмурил ее.

— И вы ужасно обиделись, — произнесла Аннабет, произнесла не как вопрос, а как утверждение.

Шон вытаращил на нее глаза:

— А вы знаете кого-нибудь, кто не обиделся бы?

Аннабет окинула его суровым взглядом, как бы подразумевая, что сарказм его неуместен или же, может быть, что она вообще не поклонница сарказма.

— Значит, все-таки вы ее еще любите.

— Конечно. Да и она, черт возьми, все еще любит меня. — Он загасил окурок. — Она все время звонит мне. Звонит и молчит.

— Погодите, она…

— Я знаю, — сказал он.

— …звонит вам и ни слова не произносит?

— Угу. Уже восемь месяцев, как продолжаются эти звонки.

Аннабет засмеялась:

— Не обижайтесь, но такой странной истории я давно не слышала.

— Не спорю. — Он смотрел, как вокруг голой лампочки вьется муха. — Но думаю, в конце концов она заговорит. И это меня греет.

У него вырвался смешок, и звук этот, замерев в вечернем воздухе, оставил после себя эхо, смутившее Шона. Затем наступила пауза — они молчали, курили и слушали жужжание, с которым муха проделывала свои виражи, стремясь к источнику света.

— Как ее зовут? — спросила Аннабет. — За все это время вы ни разу не назвали ее имени.

— Лорен, — сказал он. — Ее зовут Лорен.

И мгновение имя это, как легкая паутинка, парило в воздухе.

— И вы полюбили ее еще в детстве?

— На первом курсе колледжа, — сказал он. — Да, наверное, для нас это было еще детство.

Ему вспомнился ноябрьский проливной дождь и как они впервые целовались в подворотне, как кожа ее покрывалась мурашками и как их трясло.

— Может быть, в этом-то и дело, — сказала Аннабет.

Шон вскинул на нее глаза:

— В том, что кончилось детство?

— По крайней мере для одного из вас.

Шон не стал спрашивать, для кого именно.

— Джимми сказал мне, что Кейти собиралась бежать с Бренданом Харрисом.

Шон кивнул.

— Вот как раз оно самое, правда?

Шон резко повернулся на своем стуле:

— Вы про что?

Она выпустила дым вверх, к пустым бельевым веревкам.

— Про глупые мечты молодости. Интересно, как Кейти и Брендан собирались жить в Лас-Вегасе? И сколько длился бы этот рай? Ну, попутешествовали бы, поребячились, но раньше или позже до них дошло бы, что семейная жизнь — это не одни розы, золотые закаты и прочая дребедень. Это работа. И человек, которого любишь, редко бывает достойным твоей большой любви. Потому что на самом деле никто ее не достоин, как никто и не заслуживает такого бремени. Неизбежны спад, разочарование, утрата веры и целая вереница грустных дней. Теряешь больше, чем обретаешь. И ненавидишь того, кого любишь, не меньше, чем любишь. Но надо засучить рукава и работать, черт побери, делать все собственными руками, потому что это и есть быть взрослым.

— Аннабет, — сказал Шон, — вам кто-нибудь говорил, что вы человек жесткий?

Она повернула к нему голову. Глаза ее были прикрыты, по лицу блуждала задумчивая улыбка.

— Только и говорят.

* * *

Вернувшись домой в этот вечер, Брендан Харрис достал из-под кровати сложенный чемодан. Чемодан был полон пестрых рубашек и шортов, а еще там лежали две пары джинсов и спортивная куртка — никаких свитеров, никаких шерстяных брюк. Он взял с собой лишь то, что собирался носить в Лас-Вегасе, а зимних вещей не взял, потому что они с Кейти решили: не придется им больше мерзнуть, закупать теплые носки на распродаже и глядеть на дорогу сквозь замерзшее ветровое стекло. Вот почему сейчас, когда он открыл чемодан, в глаза бросились яркие краски, пестрота, жизнерадостность лета.