Мистика (2010)

Калловей всегда радовался, когда жизнь преподносила ему что-то хорошее, а съеденный им только что ужин — от паштета с тончайшим хрустящим тостом до щедрой порции силлабаба[76] с последующим изобилием сыров — был настоящим праздником живота. При этом с сэром Исааком Прайсом Калловей был едва знаком — однажды пересекся с баронетом на какой-то помпезной университетский церемонии, — и теперь его разбирало любопытство, почему этот миллионер пригласил его к себе.

Впрочем, Калловей не был гордецом, да и его жалованье университетского лектора не позволяло жить на широкую ногу, поэтому он сразу согласился на этот визит. Отменив несколько консультаций с равно блистательными и безнадежными студентами, он быстро, насколько это позволяла его колымага довоенного производства, отправился в отдаленный йоркширский особняк.

После пудинга оба джентльмена перешли из столовой в библиотеку и расположились там у большого камина. Стены просторной восьмиугольной комнаты от пола до потолка занимали шкафы, заставленные самого разного рода книгами — от солидных томов в прекрасных кожаных переплетах до потрепанных книжек в бумажных обложках.

Пока они ожидали, когда Элмор, дворецкий Прайса, подаст кофе, Калловей изучал книжные полки. Как истинный книгоман, он наслаждался обилием эклектических коллекций, которые предстали перед его глазами. Они охватывали все темы, которые могли бы заинтересовать или развлечь думающего человека (именно таким Калловей и был).

Здесь были книга по философии, древней и современной: от Демокрита с афинянами и школой Платона до Гегеля, Кьеркегора и Рассела. Были на этих полках и классики, расставленные без какой-либо системы. Тома сочинений Диккенса и Скотта зажимали между собой несчастную Джейн Остин, в то время как расслабленный Джордж Элиот свободно прислонился к Уэллсу и Киплингу. Сестры Бронте делили полку только с Коллинзом. Французов и русских обильно представляли Дюма, Золя и Бальзак, стоявшие вперемешку с Толстым и Тургеневым.

Калловей увидел здесь работы по медицине и астрономии, ботанике и энтомологии. Множество книг Элеонор Омерод соседствовало с отменным изданием «Иллюстрированного естествознания» преподобного Вуда, стоимость которого Калловей оценил в свое жалованье за несколько месяцев. В отдельном шкафу стояли разнообразные версии «Тысячи и одной ночи». Там были не только широко распространенные переводы Бартона, Мэрдраса и Мазерса, но и английская версия раннего издания Галланда заодно с изданием Торренса 1838 года и коллекцией Пэйниса за 1882-й. В том же шкафу утомленный жизнью Боккаччо обменивался колкостями с вульгарным весельчаком Рабле.

Имелись и юмористы: Вудхаус, Тербер, Беллок, Торн Смит. Детективная литература: профашист Бульдог Драммонд соперничал с учтивым святошей Пуаро, надменным Холмсом и еще целым полком подобных персонажей. Пестрел яркими корешками «Золотой век научной фантастики», а один шкаф был целиком отведен под литературу о сверхъестественном. Калловей немало удивился, увидев здесь почти все дешевые издания антологий, выпущенные в тридцатых годах разными газетами с Флит-стрит.[77] Отличные коллекции, но многие состоятельные особы посчитали бы их достоинства ниже своего кошелька. Там же были сочинения Стокера, М. Р. Джеймса, американца По, Бирса, Лавкрафта и многих других.

Но больше всего Калловея порадовал тот факт, что все эти потрепанные книги, судя по всему, не раз бывали в употреблении, а не просто заполняли полки в шкафах.

— Вы определенно из тех, кто мне по душе, — сказал он, вернувшись к своему креслу у камина.

— Вот, взгляните сюда, — едва ли не смущаясь, предложил баронет, словно опасался, что его сочтут банальным. — Это мои любимые, потому что именно их я выбрал в качестве моего первого школьного приза.

Прайс взял с кофейного столика две книги и передал их гостю.

Калловей посмотрел на обложки, на которых значилось «Книга общих знаний для мальчиков» и «Загадки и головоломки для мальчиков». На форзаце каждой было выведено: «Исааку Прайсу за исключительное старание. Июнь 1904 г.».

— Нет книг лучше для отдыха и развлечения, — сказал Прайс, улыбнувшись так гордо и очаровательно, словно ему снова было лет десять или одиннадцать.

— Согласен, — спокойно отозвался Калловей, — спасибо, что показали мне их.

Сэр Исаак Прайс был человеком со странностями, к такому выводу Калловей пришел еще раньше. Этот миллионер унаследовал миллионы и в придачу к ним сам сколотил приличное состояние в Африке. Было очевидно, что он хорошо образован и начитан, однако большую часть времени он вел себя, как динозавр Викторианской эпохи или вульгарный нувориш, напоминая какого-нибудь персонажа Сомерсета Моэма. Например, он заявил Калловею, — едва ли не хвастаясь, — что не знает ни слова ни на одном иностранном языке.

— Всегда найдется поблизости кто-то, кто говорит по-английски, — утверждал баронет. — А если нет, то английский всегда понимают, когда орешь достаточно громко.

В то же время в деловых вопросах он был занудой.