Мистицизм

Величайшие мистики, однако, были не еретиками, а католическими святыми. В христианстве "естественный мистицизм" — подобно "естественной религии" скрытый в человечестве и на определенной стадии развития прорывающийся наружу во всякой расе — обрел себя, впервые отождествил свой Объект с личностью, поставил в центр внимания неясного и неопределенного Бога, сконструированного неоплатонизмом из абстрактных философских понятий, разбавленных интуитивными ощущениями индийских экстатиков, и создал основу для медитаций над Реальным. Бесспорно, христианская философия вызывает наше уважение не своей исключительностью, но своей «кафоличностью», т. е. «вселенскостью», всеохватностью, тем, что она находит истину в сотнях других систем — принимает и проясняет мысли греков, евреев и индийцев, сплавляет их в согласованную теологию и говорит рассуждающим мыслителям всех времен и народов: "Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам".[223]

Голос той Истины, которая была однажды поведана всем на Голгофе и вместе с которой был объявлен план мироздания, слышали более или менее отчетливо все великие провидцы, интуитивные вожди людей, обладатели дара Реального. Не многие христианские имена Бога не были известны еще в античности. Для египтян Он был Спасителем; для платоников — Добром, Красотой и Истиной; для стоиков — Отцом и Спутником. Все Четвертое Евангелие было предугадано Клеанфом. Гераклит знал живительный Огонь, о котором говорили свв. Бонавентура и Мехтильда Магдебургская. Бесчисленное число мистиков от Блаженного Августина до св. Иоанна Креста вновь и вновь как эхо повторяют слова Плотина. Верно, что отличительные свойства, выделяющие христианство среди прочих религий, довольно странны и резки — но именно эти свойства создают наилучшие условия для мистической жизни. Его неизменная атмосфера глубокой интимности, прямого и личного контакта с духовной реальностью; восхитительная комбинация великолепия и простоты, сакраментального и трансцендентального — все это соответствует потребностям мистического типа.

Вот почему христианская система — или некая красочная ее имитация — оказалась существенной почти для всех великих мистиков Запада. Они воспринимают ее терминологию, объясняют свои переживания с помощью ее вероучения, отождествляют свой Абсолют с христианским Богом. Среди европейских мистиков наиболее часто упоминаемое исключение из этого правила представляет Уильям Блейк; любопытно, однако, заметить, что чем более вдохновенны его слова, тем более страстным и догматическим христианином становится даже этот ненавистник церкви:

Мы видим,
Где вечная Смерть попирается извечно. О Агнец,
Войди в тьму тела сатанинского в чреве матери!
О божественный Агнец! Тебе не сможет это досадить! О Милосердный,
Милосердие Твое идет от основанья мира, и твое Спасение
Уже началось в Вечности.[224]

Это уже зародыш доктрины Воплощения: здесь вряд ли что-нибудь исправил бы даже сам Фома Аквинский. Из двух нижеследующих отрывков из «Иерусалима» первый есть всего лишь поэтическое толкование католического восклицания "O felix culpa!",[225] второй же представляет почти совершенный очерк христианской теологии и этики.

Будь чист я, никогда не смог бы ощутить всей сладости
Прощения грехов. Будь свят я, никогда не смог бы видеть слез
Любви… О Милосердие! Божественная Человечность!
О Всепрощенье, Жалость, Состраданье! Будь я чист, я никогда бы
Не познал Тебя.
Любил бы ты того, кто б никогда не умер
За тебя, и умер бы ты за того, кто за тебя не умирал?
И если бы Бог не умирал ради человека, если бы вечно не отдавал Себя
За Человека, то не смог бы Человек существовать, ведь Человек — Любовь,
Как Бог — Любовь. Добро другим всегда есть маленькая смерть
Пред ликом Божества; лишь братством может Человек существовать.[226]