Митя

Шестого мая, в Егорьев день, начинался первый выгон скота в поле, и Никита становился первым человеком на деревне, неся полный ответ за его сохранность. По обычаю, скотину в ограде три раза обходил хозяин или хозяйка, подкармливая хлебом присоленным и окропляя ее святой водой, а после веточкой вербы выгонял в общее стадо, передавая пастуху. Никита, нарядившись в цветастый кафтан, держал за пазухой икону Георгия Победоносца и спускал стадо на болото к лугам. Пока скотина гуляла, пастух заходил в лес, задобрить лешего пряниками и конфетами, чтобы не заманивал к себе, и зверь на животину не нападал. В этот день даже самый скупой хозяин должен был одарить пастуха пирогами или деньгами.

Никите, с малых лет, знания эти передал дедушка, который пастушил всю жизнь и знал толк в обрядах и поверьях.

— Я к Новосёловым иду, мамка наказала со скотиной помочь управиться.

— А баба Зоя, что? Совсем занемогла? — приближался ко мне Никита.

— Она в райцентре, говорят, с самого утра.

— Ну, ступай. Только в хату не заходи.

— Почему не заходить?

— Просто не заходи и всё. А когда из ограды будешь выходить, покрутись в ту сторону, где солнце садится и скажи шепотом «Один пришел, один и ухожу» и больше до дому не оборачивайся.

— А это еще к чему?

— Так лучше будет, — с серьезным видом, озираясь по сторонам, сказал Никита.

— А ты чего здесь, а не на болоте? — полюбопытствовал я.

— Там сегодня Герман Ефимыч кнутом щелкает, Алешку усопшей Филипповны натаскивает за стадом смотреть. Помощника себе ростит, — ответил Никита и удалился в сторону старой школы.

Приближаясь к резным воротам бабы Зои, я заметил облупившуюся на солнце краску, которая давно потеряла свой первоначальный голубой оттенок, превратившись в бледно-зеленый, похожий на цвет молодой травы. Столбы на заборе, от старости, были немного наклонены к земле, отчего калитка отворялась, только если ее как следует приподнять. Толстая старая береза посреди двора дарила тень, которая ложилась намного дальше забора. Замка на доме я не увидел, значит, Василиска дома. Эта мысль, как горячий чай, приятно грела меня изнутри.

Я знал, что их Лорд чужих не пускает, с ним шутки плохи. Приподнявшись на носочки, я стал кричать:

— Хозяйка!.. Хозяева!.. Василиса-а-а!!!

Но в ответ услышал лишь позвякивание собачьей цепи. Лорд лениво повернул голову в мою сторону, посмотрел несколько секунд, и, отвернувшись, продолжил дремать возле будки. Пытаться пройти мимо него к стайке казалось верной смертью — придется через огород.

Обойдя избу с той стороны, откуда обычно выгоняют скотину на пастбище, я перелез через забор. Огород был раза в два меньше нашего. Трава по краю огорода росла везде и всюду, но на картошке ее не имелось — все было прополото подчистую, будто бы только вчера.

Крапива у забора вымахала с меня ростом и нещадно обжигала руки. Первой постройкой на заднем дворе был сеновал. Летом он почти всегда пустовал, потому что скотина гуляла на вольном выпасе. В домишке хранилась лишь сухая солома для подстилки в стойлах. Сеновал всегда строили с большими щелями между досками, для того чтобы ветер гулял и сено не гнило, а крышу стелили как в доме — чтобы не попадала вода. Поодаль располагалась стайка — вся скотина содержалась в ней и разделялась деревянными перегородками: свиньи — в одном загоне, коровы — в другом, куры — в следующем, и так далее.

Возле стайки торчал наполовину вросший в землю ржавый плуг с бороной. На заборе висели ведра, тазы разной величины и стеклянные банки, которые сразу мне напомнили о рогатке, как назло оставленной сегодня дома.

Пробираясь к стайке, первым делом я заглянул в окно одной из спален избы на заднем дворе. Там было темно и пусто. Стучать в окно я не решился. Взяв ведро с запаренным комбикормом, которое стояло у порога, я отворил дверь в стайку. Меня тут же встретило дружное хрюканье голодных поросят. Куры кудахтали наперебой, жужжали мухи и, привычный для меня, запах навоза разносился в воздухе. От меня самого смердело коровьей лепехой. Посередине стены в любой деревенской стайке располагалось маленькое окно, сквозь которое не представлялось возможным ничего разглядеть. И сколько его ни мой, завтра оно будет таким же грязным как и было. Скотине ведь не объяснишь, что не нужно махать своими хвостами. Единственная лампочка под потолком, светившая и днем и ночью, напоминала немытую грушу, была усеяна мухами, но, чуть привыкнув, получалось различать углы и перегородки. Как можно умудриться отсюда сбежать, оставалось для меня загадкой. Загон высотой в полтора метра, и доска-пятидесятка, висевшая на двух стальных скобах на дверях снаружи, служившая засовом, не сулили никаких шансов на спасение. Маленькие полугодовалые поросятки тыкали своими пяточками в щели загона и ждали, когда им нальют в корыто. Они содержались отдельно от взрослых особей, чтобы те их не передавили.