Миткалевая метель

Однажды по лету побежали наши ребятки вверх да по речке — погулять, поваляться на траве-мураве. У лознякового куста сидит Проклыч, седые брови кустиками, рыбу удит.

— Дяденька Проклыч, дается ли рыба-то?

— Рыба-то невдалеке — в реке; тронет крючок, покажет светлый бочок да и уплывет. Вот она какая хитрая!

Откуда ни возьмись, сел на золотистый одуванчик мотылек, да такой большой, что цветок под ним закачался; с одуванчика — на голубой василек, с василька — на колокольчик, а с колокольчика — на огнецвет. Ну и мотылек! Крылья шелковые, голубые. По крыльям — коричневые узоры. Глаза круглые, навыкате, как из черного бархата.

Эх, вот это так артист! В каком одеянье-то…

Не успел Проклыч и проговорить да было хотел накрыть картузом ряженого красавца — Вихорек, такой шустряк, раз по лазоревому цветку прутом!

Правда, не задел. Улетел ряженый мотылек. Лазоревый цветок голову повесил. Подсек его Коля с маху-то.

А Проклыч насупился и говорит:

— Ой, парняга, ради чего мотылька обидел? Зачем цветок загубил? У меня вот внучка, румяные щеки, черные глаза, не любит этак-то. У нее что цветку в поле, что пташке в лесу, что мотыльку на лугу завсегда почет и уважение и всякое почтение. И цветок и пташка — человеку на радость, на утешенье. Без цветов да без птичьих песен что за весна, сам посуди!

Переглянулись брат с сестрой, неловко им стало.

— Да я так… — сконфузился Николка.

— Вот и плохо, что так. Всякий цветок люби, не губи без поры, безо времени. А в моем деле цветок да мотылек — мои первые помощники.

— Помощники? — удивительно стало и Вихорьку и Симе.

— Вот то-то и оно. Этот мотылек, может, летел ко мне с удачей, а вы его спугнули. Вот я завтра все расскажу ему, какие вы нелюбезные.

Бродили-бродили ребята по лугу, по лесу в тот день, ничто им не в радость, сами все думают: не покажет теперь Проклыч кисть-самопись.

Черноглазый мотылек больше не встречается. Долго искали, так и не нашли. Порхают по лугу мотыльки, и много их, да всё не те.

Побежали вскоре братец с сестрицей к фабрике. Можно до фабрики на трамвае доехать, можно добежать стежкой-дорожкой по зеленому лужку.

День-то летний, солнышко еще высоконько. На заводи, за лавой, где колотят белье, вода почище, — полощутся ребятишки. Гам, крик. Ромашек, лютиков, колокольчиков на лугу устлано — ступить негде. Пчелы жужжат, порхают бабочки. Ребятам на шелковой мураве привольно, весело.

Глядь-поглядь, порхает голубой мотылек с узорчатыми крылышками, с черными бархатными глазами.

— Вот он, вот он! Поймаем, отнесем дяде Проклычу!

Помчались ребята за мотыльком. А он — с цветка на цветок, словно дразнит: близко, а не поймаешь, не ухватишь. И прибежали они, гоняясь за порхунком, к самой фабрике. Ему что горевать! Крылья хоть невелички, да быстротечны, — порхнул он через забор на фабричный двор.

Ловцы — за ним туда же.

Мотылек — в окно, благо открыто. Под окном лесенка стояла. Охотники было по ней, но вдруг затаились, прижались к стене. Веселый гомон поднялся в светлице — голоса молодые, словно серебро пригоршнями на блюдо высыпают:

— Ай, это к Проклычу желанный гость!

— Прямо парчовый!

— Краше кавказских!

Потом все утихомирились, и послышался знакомый голос Проклыча:

— Кабы можно было, я бы в наши времена два века жил, не старел. Все теперь к вашим услугам: и кисть, и краски, и я в придачу. Учись, не ленись. Счастье-то вам прямо в горсть просится. А мы, бывало… Попасть вот за такой стол, может, из многих тысяч одному счастье выпадало. Мой батюшка бессменно, безответно без году пятьдесят лет гнул спину на купца Куваева, вот и дозволил хозяин дать мне кисть-самопись. Сколько я мытарств прошел! Зато на старости лет солнце в мою сторону повернулось. Не забывайте никогда, кто нам широко открыл двери в светлую хоромину! Наработаюсь вдосталь — самому прилежному откажу свою кисть-самопись, но чтобы охулки на мою кисть не класть!

И пошли за Проклычем его ученики куда-то…

Не помнит Вихорек, как с сестрой запорхнули в светлицу. Принялись было мотылька искать, да где уж тут! Диво — куда нечаянно-негаданно попали: терем волшебный, везде цветы да птицы. На столе, на белом листе, — оранжевое солнце, а рядом — еще такое же, а на нем узоры красоты небывалой. Кисти, краски в блюдцах, цветистые ткани поразвешаны от потолка до полу. Каких только узоров здесь нет!

В углу на высокой подставке мраморной стоит девочка-подростыш, собой невеликонька, талия рюмкой, в синем сарафане. Щеки — румяные яблоки, глаза — словно угольки. Не то она живая, не то просто из мрамора статуя. Так-то пристально смотрит на незваных гостей, словно спросить хочет: «Ребятки, пошто вы здесь?» И больше никого во всей светлице.

Сима тащит братца за рукав: пойдем, мол, — увидят.

А братец любопытный:

— Погоди… А чего в той комнате? Глянем.