Mittelreich

В доме все это время заправляла Голубка с помощью сестры Герты. Хлевом ведал Старый Зепп, которому было уже почти шестьдесят пять; Голубка ничего не понимала в этих делах и полностью ему доверяла. Что касается работ в лесу и в поле, приходилось полагаться на помощь посторонних. После того как в 1944 году союзники вошли на территорию Франции, французские пленные были отозваны, чтобы лишить врага возможной поддержки в тылу. Правда, гауляйтер посоветовал обратиться в концлагерь Дахау и взять оттуда какого-то русского для полевых работ, но от этой идеи предпочли отказаться как от слишком рискованной и ненадежной. В доме еще с двадцатых квартировал князь и художник Хабиб Моссул. Он и его прекрасная жена Шейла занимали комнату на третьем этаже, которую до самых восьмидесятых называли комнатой Моссулов. Эти постояльцы были людьми не только приятнейшими, но и элегантными, загадочными, необычными, – перед ними почти преклонялись. Они-то и рассказали страшные подробности о жестокости большевиков в России. В том числе по этой причине, но и не в последнюю очередь из уважения к Моссулам, которые в 1917 году бежали из России, оставив имущество, по вине таких людей, как те, которых сейчас предлагали в качестве работников, от предложения наотрез отказались. При уборке сена прибегли к помощи постояльцев, а также школьников из Зеедорфа и соседних деревень; фанатично преданный режиму учитель Вегерих отпускал с уроков детей из некрестьянских семей, чтобы те помогали обеспечивать доставку продуктов на фронт. Под руководством поденного работника Броя они могли выполнять простые полевые работы, переворачивать сено, раскладывать его, сгребать. Благодаря этим необычным временным мерам, принятым матриархатом, помощи гостей и детей, даже без постояльцев женского пола, которые в первые годы войны оказывали посильную помощь, распевая песни и сплетая венки, и теперь несли службу в лазаретах страны и за ее пределами на еще оккупированных территориях, в усадьбе два последних военных года удавалось неплохо сводить концы с концами. Но постепенно возникло и распространялось настроение, что пришла пора возвращаться к нормальной жизни. Подозревали, что война скоро закончится, но вслух об этом не говорили. Конца ждали безмолвно, но от того с еще большим нетерпением. В воздухе витало неповиновение, беззвучное, как клочья тумана, и оно тихо ядом изливалось на сторонников войны до победного конца. Зародились слухи, которым верили все больше людей, и в итоге в последний военный год в головах сельских жителей прочно угнездилась мысль, что главное зло – не Гитлер, а «гитлеры». Хотелось, чтобы рейхсканцелярия сказала наконец веское слово, заткнув рты милитаристам и положив конец войне. Хотелось, чтобы вернулись дети и братья, соседи и родственники, потому что их любили и не в последнюю очередь потому, что не хватало рабочих рук.

Летом не приехали отпускники, их место заняли квартиранты. В апреле начались периодические бомбардировки Мюнхена, ставшие в июне и июле постоянными. За короткое время столица Баварии превратилась в руины, и пугающие новости о бедственном положении жителей достигли деревни. Вслед за новостями потянулись пострадавшие от бомбежек в поисках нового пристанища.

Первым появился совершенно истощенный, покрытый паршой пес, помесь овчарки и волкодава. Голубка быстро его вылечила, приютила и назвала Луксом. Стоило начаться грозе и загреметь грому, пес забивался в комнату Старой Мары и лежал там, громко завывая, пока ненастье не проходило. Догадаться о прошлом Лукса было легко: он жертва бомбежек.

За Луксом последовали бесчисленные, столь же истощенные скитальцы, ищущие приют: художник и писатель Хайдельбергер, виолончелист и дирижер Лео Пробст, скрипач Цигизмунд Бонди, камерная певица Швайнс, актрисы Б. и Д. Визельфинк. Были и простые люди, агент по недвижимости Мерц с семьей, фройляйн Гермина Цвиттау из Восточной Пруссии, инженеры Виланд и Фройд – они первыми устремились из уничтоженных городов в деревню и там – к этому благодатному месту, к жемчужине на озере, которое помнили по более счастливым временам. Они успели раньше тысяч других, чей приезд был еще впереди. Не только Мюнхен стал непригодным для жизни – из восточных областей, как сообщалось в еженедельных сводках, миллионы людей спасались бегством от большевистских варваров. Во всех домах на берегу озера из тех немногих, где обычно принимали постояльцев только летом, жили жертвы бомбежек, не уезжавшие с окончанием лета. Одни платили хозяевам и преумножали богатство деревни, другие уменьшали его, живя в долг, поскольку единственным, что у них осталось, была жизнь. Им вежливо намекали, что они могут возместить бесплатное проживание и пропитание, внося вклад в выполнение многочисленных работ, несмотря на объяснимое неумение обращаться с непривычными сельскохозяйственными орудиями. Это должно было произвести хорошее впечатление на тех, кто еще располагает средствами и вынужден платить.