Мю Цефея. Делу время / Потехе час

Когда я вышел на пенсию и вернулся в родной городок, местные газетенки частенько подбрасывали мне работу. Криминальных журналистов у нас мало, профессионалов — почти нет совсем. Все мало-мальски грамотные стремятся в столицу, на худой конец — в областной центр. Эта российская традиция неподвластна времени…

Не отказался я от работы и в этот раз. В чем там было дело, понятия не имел. Слышал краем уха, что кого-то осудили за превышение пределов необходимой обороны и случай вызвал приличный резонанс в обществе.

Редактор сам договорился о моем визите к заключенному, лишь сообщил мне о времени интервью и выслал необходимые данные. Файл я открыл утром — и едва не пронес чашку горячего кофе мимо рта. Нет, я не узнал человека на фото, даже толком не глянул на него, а вот фамилия вкупе с именем были хорошо знакомы…

Еще никогда тюрьма не казалась мне такой душной, а стены камер настолько давящими. Только увидев его вживую, я понял, что человек, сидящий напротив меня, поразительно напоминает отца.

Я смотрел ему в глаза, задавал вопросы, ответы на которые помогали разобраться в запутанном деле, и не мог понять: узнал он меня или нет?..

Беседа подошла к концу, а я так и не решился заговорить с Глебом о прошлом.

Я встал и уже был готов попрощаться, когда он сказал:

— Больше ты ни о чем не хочешь меня спросить?

Я вернулся и снова сел напротив.

— Хочу. Зачем ты столкнул ее в могильную яму?

— Думал так остановить. Надо было как-то заставить ее отказаться от мысли убить своего отчима… Знаешь, как канарейку запирают в клетке, чтобы она не улетела и не погибла. Только я хотел засыпать ее всего на несколько минут, чтобы она поняла, каково это — быть мертвой.

— Если бы не ты, Карине никогда бы не пришла в голову мысль об убийстве. До твоего появления она была совсем другой.

— Почему ты так думаешь?

— А разве не ты приучал ее к жестокости? Дарил ей хвосты собак, уши людей.

— А-а-а, вот ты о чем. Наказать твоего пса она просила сама. Накануне мы с отчимом ходили к ветеринару купировать хвост нашей собаке. Твоего пса я отвел к нему же. Операция проходила под наркозом… А ухо я отрезал у какого-то жмурика, оставленного на несколько минут без присмотра на кладбище. А тому хулигану просто засветил по башке кирпичом.

— Карина знала обо всем этом?

— Нет. Ей нравилось думать, что я — крутой. А мне нравилось, что она так думает. Я не снимаю своей вины за то, что случилось. Я был всего лишь ребенком, а отец… отец относился ко мне как к взрослому…

Я не знал, что сказать еще. Мне надо было обдумать услышанное.

Когда я был уже у двери, Глеб снова меня остановил.

— Знаешь, не надо писать статью обо мне… Напиши лучше о том, что случилось тогда. У меня есть для тебя хороший материал…

И он дал мне пароль от интернет-ячейки. Там хранились детские дневники Карины и моего сводного брата…

«Игры, которые мы выбираем»

Кто из нас в детстве не играл в «секретики»? Делаешь ямку в земле или песке, выкладываешь узор из фольги, пуговиц, конфетных оберток, накрываешь стекляшкой — и снова засыпаешь. А потом, затаив дыхание, осторожно расчищаешь окошечко, в котором вдруг возникает блестящее чудо…

За последние пятьдесят лет двенадцать психологов защитили диссертации, посвященные этой детской игре. Одни, по старой профессиональной привычке, считают ее проявлением комплекса кастрации. Другие видят здесь религиозный смысл, воплощение идеи метемпсихоза. Третьи связывают игру с экспериментами детей в области внешних и внутренних границ собственного Я.

Предположу, что все эти комплексы и связи находятся исключительно в головах и штанах авторов диссертаций. Я понятия не имею, насколько поражает детей открытие того факта, что мальчики и девочки имеют разное анатомическое строение. Зато прекрасно знаю другое: какое сильное впечатление производит на мальчишку неожиданное появление в груди осколка битого стекла, который мешает дышать, — при виде того, как знакомая девочка целует другого пацана.

Мне представляется, что «секретики», как и большинство других детских игр («войнушка», «казаки-разбойники» или «дочки-матери»), помогают исследовать границы дозволенного, границы твоей ответственности перед другими. А так как эти границы мы продолжаем исследовать всю свою жизнь, то и взрослые игры, в общем-то, не сильно отличаются от детских. Кто-то продолжает играть в войнушку уже по-взрослому, кто-то еще не вырос из дочек-матерей (родил ребенка, но относится к нему как к собственной кукле), а вот я после школы поступил на журфак — чтобы научиться раскрывать — нет, не раскрывать — разорять, как в детстве, — чужие секреты, при этом ревностно оберегая собственные…

Мой отец умер, когда мне было шесть лет…»

Я прервал чтение статьи. В траве, где я сидел, горячо спорили о чем-то два кузнечика, легкий ветерок перебирал листья в раздвоенной кроне березы над моей головой.

— Ничего, что я так о тебе? — спросил я.

— Все нормально, — ответил отец, — продолжай, я слушаю.