Мю Цефея. Повод для подвига / Бремя предательства

Пару недель назад близкая молния, сверкнувшая на половину небес гигантским плазменным кнутом, сожгла половину электроники и его импланты. Кожа на голове, где были разъемы, обуглилась и почернела от ожога — этот запах в закрытом помещении капсулы преследовал его до сих пор. Но самое плохое, что система навигации и автоматики вышла из строя. Вот только ориентироваться было уже невозможно, все приходилось к тому же делать вручную. Глаза запали от бессонницы, и он оброс курчавой бородой. Как он ни думал, но выхода из своего положения не видел. Руки опустить и упасть вниз он не мог — не привык сдаваться. Но всему приходит конец.

Радиосвязь как-то еще работала, но он никак не мог настроить бортовую радиостанцию — эфир хрипел помехами. Хотя кто его мог тут услышать?!

Бьёрн перезапустил аварийные системы, но они уже были, как эрзац галеты, составлявшей теперь половину его скудного рациона — слабо функциональным утешением… Когда урезанного пайка осталось на пару дней, он решил прыгнуть вверх — еще раз напоследок увидеть тусклую жемчужину Солнца в верхних облаках. Сатурн чуть меньше Юпитера и вдвое дальше от Солнца, чем Юп, поэтому интенсивность падающей на него солнечной радиации составляет порядка одного процента от таковой на Земле. Так что его последний рывок был просто жестом ностальгического отчаяния. Последнее прощай. Но в таких ситуациях злая биохимия стопорит сознание. Да и не все ли равно, как умереть?!

Закачав отфильтрованные остатки запаса гелия в паруса-баллоны, он включил двигатель на форсаж и приготовился к всплытию. Пора было вырываться из странного желтого полумрака. Двигатель летал на термоядерной тяге, используя в качестве реакционной массы атмосферу Сатурна. С чем-чем, а с топливом у него проблем не было. Клипер вздыбил похожий на морского ската корпус и, прижав к себе оставшиеся баллоны, устремил нос, зияющий дырой атмосферозаборника, в еле светлеющее небо в вышине, и, выпустив длинный шлейф пламени, устремился в бесконечные небеса.

Через несколько минут подъема клипер вдруг затрясло — тяга начала падать и автоматика вырубила двигатель, выдав на плавающем перед ним кубе приборной панели кучу предостережений.

Быстро посмотрев данные, Бьёрн понял, что придется выйти наружу и вручную чистить где-то примороженные системы впрыска и фильтрации.

Перед выходом он вкатил себе дозу амфетамина — силы уже были на исходе, а ошибку, даже одну, он не мог себе позволить.

Надев скафандр и прикрепившись страховочным тросом, стравив воздух из отсека, Бьёрн вылез через верхний люк и медленно, по сантиметру, пополз к технологическому отсеку. На такие ремонты, да еще при вечном ураганном ветре, его клипер рассчитан не был. Сразу же стало холодно — его атмосферный скафандр не был рассчитан на работу вне корабля. На спасение от разгерметизации — да, но не на работу в вечном холодном урагане. Хотя по местным меркам пара сотен метров в секунду были полным штилем. Да и температура тут, на глубине, еле превышала минус пятьдесят градусов по Цельсию.

Крышка отсека долго не хотела поддаваться, и все же он сумел ее отодрать — вниз полетели тонкие пластинки водяного льда со странным, разноцветным налетом примесей, искрившихся в свете фонаря. Через пару минут работы он понял, что что-то не в порядке — скафандр совсем не держал нормальную температуру и быстро охлаждался. Стали болеть руки и щеки в тех местах, где они касались скафандра. Он направил луч фонаря вниз, осветив технический отсек — все нутро того занимал мутный лед. Видимо, из жилого отсека сюда стравливался теплый воздух и слой за слоем оседал на гибридной двигательной установке. Все кабеля и трубки превратились в сплошной ком льда, отбрасывающий блики от его нашлемного фонаря. Он зарычал, борясь со все нарастающей холодной болью в руках, и принялся скалывать лёд. Приходилось действовать осторожно, чтоб не повредить блоки управления или трубопроводы питания и фильтрации. Рук он уже не чувствовал, но они все еще слушались его, и он мог выколупывать лёд из двигательного отсека. Затем аварийно продул топливные шланги.

Как он попал назад в рубку, Бьёрн не помнил. В холодных вспышках боли помнил лишь бугрящиеся под ним облака и ботинки, скользящие по истертому ветрами до грунтового покрытия корпусу.

Руки, как и лицо, он обморозил, кожа вздулась на них белыми волдырями. Скафандр получил несколько сильных трещин, и теперь вряд ли его можно было ещё раз использовать.

Вколов остатки химии из аптечки, Бьёрн провалился в тяжелый сон, а когда проснулся, то был уже не один…